За чертой. Роман Волокитин

Мы с Амидой вдруг принялись хохотать ни с того ни с сего, как подростки-недоумки надрывали животы почти без причины, и легким не хватало прохладного ночного воздуха, чтобы надышаться вдоволь, прямо как в старые недобрые времена.

      Гитары преподавателей звучали отлично, ударные тоже держали уровень. Музыкальные аксакалы знали свое дело. Группа играла спирит – ужасно популярный в то время музыкальный стиль, просочившийся с самого дна Эхо. В основном спирит исполняли мужики, но голос Беатриче для меня лично вывел этот стиль на новый уровень. Клавишные, которыми заведовал Ханс, перекликались с ревом гитар, но не в пафосной безвкусице рок-опер, а в совершенно неведомой форме. Психоделические нотки, выдернутые будто бы из самых жутких триллеров, кружили над танцполом, глубокий бас заставлял вибрировать каждую клеточку тела, а таинственно-мрачный, но игривый голос девочки-подростка лишал рассудка, совершенно обезоруживал, делая нехотя заруливших на конкурс родителей и опекунов послушными рабами закоренелой, неизлечимой депрессии. Беа пела, что некто всегда останется для нее единственным, но она слишком испорчена, чтобы не искать удовольствия на стороне; что она лишь смотрит, как дни проносятся мимо, терпеливо позволяя судьбе провести ее до самого конца. Где каждый в наивысшей степени одинок, но при этом и абсолютно свободен.

      Концовка песни принудила меня полностью потерять ощущение себя. Трое мужиков, лысоватых и скучных на вид, с которыми можно было бы травить пошлые анекдоты или обсуждать в пабе футбольный матч, выжимали из своих инструментов невероятный саунд. Врубая педаль за педалью, они заставляли гитары стонать в параллельных измерениях, а ди-джей Ханс шлифовал мрачное психоделическое великолепие, насыщая его, заставляя пульсировать, делая его живым. А не сорвался ли я?» – пронеслась в голове мысль, настолько непривычно было испытывать в мире живых подобную бурю эмоций, забыв обо всем на свете. Как подстреленный зверь, я еще мог кое-как шевелиться и боролся за жизнь, «я просто постою вот тут, у закусок, просто выпью чего-нибудь», и, может, получилось бы, не будь у микрофона Беатриче. Кокетливо и меланхолично, дерзко и спокойно, она производила на свет неземные ноты, и слезы невольно телки по щекам взрослых, прячась в щетине отцов, и, вобрав в себя тушь, черными струйками уничтожали макияж матерей. Песня, наконец, закончилась, оставив родителей хлюпать носами и аплодировать, зажав между пальцами бумажные платки.

      – Вот это да, – сказала Амида.

      – А я думал, будет белый танец, – старался пошутить я, вытирая глаза салфеткой.

      – Куда уж тут белый! Ты себя видел? Красный, как помидор!

      Не успела Беа спуститься со сцены, как из туалета послышался истошный крик. Несколько человек среагировали мгновенно и ринулись на звук, мы с Амидой были в их числе. «Только бы не Литус, только бы не Литус!» – взволнованно повторяла она.

      Второй раз за день я видел человека, сидевшего на полу в луже крови, подпирая спиной стену. Девочка-школьница обнаружила в туалете кудряшку-ведущую со вскрытыми канцелярским ножом венами на запястьях. Я не успел даже испугаться,