Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020). Роман Кацман

случайной. Второй результат кажется сомнительным в силу того, что ставит явление в зависимость от большого числа субъективных – социальных, идеологических, политических – факторов, а также от научной моды и прагматических предпочтений. Третий же результат и вовсе представляется капитуляцией перед сложностью и неопределенностью, что очевидно противоречит целям науки и осмысления культуры вообще.

      Однако как сами эти подходы, так и их недостатки имеют своим основанием свойства описываемого явления и его контекста и потому могут быть использованы в позитивном ключе как отправная точка для формирования нового взгляда на них. Случайность, открытость, неопределенность, сложность, непредсказуемость указывают на ту парадигму, в которой следует рассматривать русско-израильскую (и, возможно, любую трудно идентифицируемую) литературу, – это философско-культурная хаотическая парадигма. Не только специалистам по теории хаоса, но и гуманитариям хорошо известны по крайней мере две ее разновидности. В первой, теории нелинейных динамических систем [Мандельброт 2009], в непредсказуемом и случайном, на первый взгляд, поведении путем сложных компьютерных вычислений обнаруживается скрытый порядок; он наблюдаем только на уровне модели, то есть не проявляется в возникновении новых форм поведения системы или ее частей, он не интуитивен, но, будучи однажды описан, обладает очень высокой прогнозирующей силой. Случайность не исчезает из системы, но оказывается частью более высокого порядка. Именно поэтому такой хаос называется детерминистическим. Во второй разновидности теории хаоса, теории самоорганизующихся термодинамических систем с высокой энтропией [Николис, Пригожин 2003], описывается появление в хаосе новых форм поведения, складывающихся в структуры, называемые диссипативными, которые приводят к снижению общей энтропии системы, вопреки ожиданиям и предсказаниям.

      Первая может быть применена, после соответствующей адаптации, к анализу поэтики и смыслопорождающих процессов в тексте (например, процесса создания образа и нарратива) [Hayles 1990; Hawkins 1995; Katsman 2005а], поскольку смысл, добытый в результате применения научного метода, является интеллигибельной формой, но не формой поведения самой системы. Такая система остается стабильно хаотической, случайности не меняют уровня ее энтропии. Вторая же версия теории хаоса представляется полезной для историографии, поскольку ее задача состоит в описании изменений в поведении компонентов системы, в ее организации. Наилучшим образом эта теория применима к системам, которые регулярно переживают собственную энтропическую смерть и воскрешение. Можно предположить, что именно в этом моменте рекурсивного исчезновения и появления состоит суть исторической динамики русско-израильской литературы. Эта динамика принимает форму диссипативной структуры – своего рода диалектического синтеза умирания и возрождения, хаоса и порядка. Диссипативная структура отличается от историцистских «законов истории» тем, что, во-первых,