Захар. Алексей Колобродов

кода всего сборника. И «стихи Захарки» – не демаркационная линия между миром и войной, а мостик к освобождающему на войне прямоговорению, обретение другого дыхания.

      Собственно, уже первое стихотворение – сигнальная ракета:

      По верховьям деревьев бьёт крыльями влага,

      наклоняет лицо задышавшая зелень,

      соловеет слегка чернота мокрых ягод, —

      их дожди укачали в своей колыбели.

      В отраженье меж век, распросоньем расколотых,

      был туман; и земля, и сырая смородина,

      и трава под ногами, рябая от холода,

      приласкались ко мне, притворяясь, что – Родина.

      А ближе к концу поэтического раздела – знаменитое ныне (благодаря рэп-альбому «Патологии» и клипу) «Я куплю себе портрет Сталина». С его и на письме подразумеваемым речитативом, захлёбом, хрипотцой (от бесконечных, пулемётной очередью, «р-р-р»), ассонансами, и внутренней – по-имажинистски – рифмой, именами убитых поэтов и, снова, «чёрными ягодами».

      Родина (на сей раз с маленькой буквы) – трижды. Как и Сталин. Эпитеты, притяжательные местоимения и дефиниции: «достоевская моя родина», «наша родина – нам заступница».

      Бухгалтерия, однако, идёт книжке меньше всего, и меня на подсчёты подвигла магнитная аномалия «Греха»: казалось важным понять, где спрятан эпицентр притяжения этого, на первый взгляд, незамысловатого сборника мастерской короткой прозы. «Грех» – книга, по нашим временам, удивительно светлая, сюжет которой не выстроен, а творится на глазах из самого вещества и аромата прозы. Это хроники Эдема до грехопадения, бурно зеленеющее древо жизни. Притом что рай этот не в космосе, а на земле, и открыт всем пыльным бурям и грязевым дождям нашего мира. «Грех» – распахнутое приятие мира и любовь к сущему; акварельная лёгкость и необременительность трудов.

      Но почему эдемские хроники завершаются смертью героя (как в страннейших «Райских яблоках» Высоцкого; Владимир Семёнович так и не оставил канонической версии этой песни, сплошь варианты)? Почему так полынно-горька лирика, даже северянинско-лимоновской манеры:

      Лечиться хотел – поздно:

      пропали и кашель и насморк.

      Щенка назову Бисмарк,

      шампанским залью астры.

      К безумию путь близок

      в январский сухой полдень.

      Отчего из автоматов стреляют и расстреливают всё время, как в латиноамериканской прозе:

      самый светлый сон мне приснился

      в трясущемся грузовике

      где я затерялся среди трупов людей

      расстрелянных вместе со мною.

      И чтобы закончить с бухгалтерией: в эдемских хрониках «Греха» слово «рай» встречается единожды. Тоже в стихах:

      Клюнул жареный петух туда, где детство

      заиграло, и забил крылами.

      Нам от мёртвых никуда не деться,

      Кто здесь в рай последний – я за вами.

      А всё просто: Родина – не только имманентное явление и «предрассудок, который победить нельзя», но пространство,