Воспоминания петербургского старожила. Том 1. Владимир Бурнашев

председателем казенной палаты, а Лесков был сыном заседателя Орловского гражданского и уголовного суда. Их объединял, однако, не только круг губернской бюрократии старого Орла, из которого оба они вышли, и уж, конечно, не салон редактора газеты «Свет» В. В. Комарова, в котором временно и случайно, оба на положении литературных изгоев, они оказались в начале 70-х гг. Прежде и больше всего должен был благоприятствовать их сближению обоим им в одинаково высокой степени присущий интерес к недавнему прошлому, к острым историко-бытовым ситуациям и анекдотам, к административному и литературному фольклору николаевской поры. Рассказы Бурнашева являлись неисчерпаемым источником самых разнообразных сведений о старом Петербурге, который поэтому и оживал в «Рассказах кстати», «Картинках прошлого», «Чертовых куклах», «Загоне» и во многих других поздних вещах Лескова по готовым сценарным, фабульным и даже персонажным (например, Бибиков, Аракчеев, Клейнмихель, Канкрин) зарисовкам его старшего современника и земляка. С начала 80-х гг. Лесков нередко прибегал и к рукописям Бурнашева.

      Подобно тому как на основании бумаг В. И. Асташева описал он «Сибирские картинки XVIII века», по материалам А. Н. Муравьева – «Алеутского духовидца», по тетрадке Н. И. Свешникова – «Спиридонов-поворотов», по документам Е. В. Пеликана – «Загадочное происшествие в сумасшедшем доме» и «Унизительный торг», так мемуарный манускрипт Бурнашева «Граф Е. Ф. Канкрин в его домашнем и кабинетном быту» учтен был при работе над «Совместителями» – «буколической повестью на исторической канве», а некоторые другие заметки Петербургского старожила использованы были в «Загоне». В рабочий кабинет Лескова постепенно перекочевал и почти весь архив Бурнашева, частью в порядке презентов последнего за всякого рода оказанные ему услуги, частью за определенную плату – от 30 до 10 рублей за рукопись. По инициативе или, точнее, по прямому заказу Лескова престарелый мемуарист приступил незадолго до смерти и к записи своих многочисленных устных рассказов нецензурно-разоблачительного и фривольно-апокрифического порядка.

      Эта продукция его поглощалась уже только одним Лесковым и, вместе с частью бумаг писателя, перешла после Великой Октябрьской социалистической революции в Пушкинский Дом[71].

      Ю. Г. Оксман

      Мой литературный формуляр и нечто вроде Acquit de Conscience[72]

Кто такой в литературной петербургской братии Владимир Петрович Бурнашев[73]

      Свою автобиографию начну с того, что я, к горю моему, не получил никакого правильного образования, с малолетства будучи жертвою взаимных пререканий и эксцентричных взглядов и понятий моих родителей, которые с 1828 года, когда мне минуло 16 лет, разъехались, т. е. сделали то, что французы называют séparation de corps[74]: отец служил вице-губернатором в Орле и жил там на холостую ногу, имея, однако, превосходно монтированное хозяйство и ведя веселую и игорную жизнь, что при его

71

Опущен конец статьи, в котором излагались принципы отбора текстов для сборника, который Оксман готовил для издательства «Academia». (Примеч. составителя.)

72

очистки совести (фр.).

73

Публикуя этот текст, Н. С. Лесков предпослал ему следующую преамбулу: «Литературная эпоха сороковых годов в России считается у нас блестящею. К ней принято относиться с уважением не только за образованность и даровитость тогдашних представителей русской литературы, но также и за их нравственные превосходства и за благородство мысли, имевшей главное настроение в освободительном, или либеральном духе. Таковы действительно были в сороковых годах те деятели русского слова, которые успели прославить свои имена и „отошли в путь всея земли, не дав безумия Богу“, но одновременно с этими почтенными людьми в литературных кружках сороковых годов вращались также еще иные деятели, не сходные с первыми по настроению и талантам, но в своем роде интересные и тоже характеризующие эпоху. Кто хочет иметь не одностороннее понятие о литературных делах и литературных нравах названной эпохи, тот, кажется, должен поинтересоваться и родоначальниками журнальной богемы в России. В этом смысле представляют особенный интерес предлагаемые вслед за сим автобиографические заметки недавно умершего престарелого газетного и журнального сотрудника Владимира Петровича Бурнашева (род. в 1812 году † в 1888 г.).

Бурнашев провел всю свою многолетнюю жизнь в сношениях с редакциями, написал ужасно много и умер в нищете, не пользуясь в литературном обществе не только уважением, но даже состраданием, в котором крайне нуждался в последние годы своей слишком затянувшейся жизни. Критика обращала на него внимание редко, и то или ошибкою, или тогда, когда представлялся случай указать в его работах грубый промах или что-либо непозволительное в ином роде. Сам он, как увидим из его записок, считал себя не приготовленным к литературной деятельности, но собственно эта „неприготовленность“, кажется, должна быть отнесена не к его образованности и познаниям, а к его характеру, совмещавшему типические черты литературной богемы. Он сам этого не сознавал и не чувствовал, но его замечательно откровенные записки делают это очевидным и несомненным. Эти же записки и сами несут на себе характер богемы и дают любопытные указания, как и кем она у нас насаждалась и воспитывалась.

Я встретил впервые покойного Влад. Петр. Бурнашева около десяти лет тому назад в доме редактора Комарова. Бурнашев тогда был уже стар и боролся с тем, что считал человеческим равнодушием к его заслугам. Редактор Комаров пригласил его из одного места с художественным критиком [А. З.] Ледаковым, но Ледаков нашел себе одобрение и поддержку, а Бурнашев нет. Его „вытравляли“. Он был вспыльчив и горделив, и его не нужно было выпроваживать долго. Бурнашев ушел из редакции Комарова и очутился без работы и без хлеба. Это все усиливалось и осложнялось: к одним его бедствиям прибавлялись новые, в чем он, по несчастию, часто был сам причиной. Тогда он обратился ко мне и просил добыть ему работу. Впоследствии он не раз точно так же призывал меня к той или другой человеческой услуге. Так дело дошло и до последнего его помещения в Мариинскую больницу, где он и умер. Незадолго перед смертью Бурнашев отдал мне собственною его рукою чисто написанный его „формулярный список“, в котором отмечено все совершенное им „прохождение литературной службы“. Документ этот вслед за сим предлагается».

74

раздельное проживание супругов (фр.).