Жизнь московских закоулков. Очерки и рассказы. Александр Левитов

такими она меня суммами заваливала, теперь даже и подумать о них грешно. А сама какая была! Ежели я тебе ее портрет покажу, так ты в полное неистовство придешь… – Но жид своими черными, бесстрастными глазами в одно и то же время осматривал и прапорщичье пальто, и самого прапорщика до того насмешливо и вместе с тем почтительно, что даже самая окрыленная надежда заставить его что-нибудь вскрикнуть при взгляде на портрет московской купчихи становилась в тупик; однако же Бжебжицкий, как нельзя больше знакомый с этим взглядом, все-таки продолжал:

      – Исааком, Иаковом и Израилем клянусь{65}, что ты, Барадка, непременно вскрикнешь: «Пане мой великий! пане мой, ух какой ясновельмозный! Дайте мне эту купчиху миррой и вином напоить». Так-то, скверная ты тварь, жид ты, христопродавец, анафема! Вот я из-за чего мое пальто закладываю: из-за купчихи собственно, потому что нынешний день предстоит мне случай возобновить с ней прерванное знакомство. Так ты обстоятельство это и чувствуй всем своим носом жидовским.

      Затем шла уже Барадкина речь.

      – Ах, пане мой! – говорит Барадка. – Как зе вы хоросо так по-насему науцились. Долго, долзно быть, в Полсе вы зыли; много, долзно быть, вы насему брату своих барских весцей прозакладывали… – И все-таки вместо того, чтобы дать прапорщику под его пальто шесть рублей, жид давал ему почему-то десять, а процентов брал только восемь.

      Таким образом вел прапорщик свои делишки.

      Все они у него состояли из закладов и перезакладов и постоянных стремлений ухватить где-нибудь в магазине, или лавке, распродающейся, вследствие некоторых коммерческих обстоятельств, по неимоверно дешевым ценам, – ухватить, говорю, товару какого-нибудь, под заемное письмо, сотняги эдак, канальство, на две, на три и потом бакнуть этот товарец, по крайности, за бумажку со столбиками. В последнее время стремления эти осуществлялись как-то с каждым днем все реже и реже.

      – Чем ближе к гробу, – говаривал Бжебжицкий, – тем как-то несмысленнее делаешься. Ныне нет уже той прозорливости, которая постоянно отличала столь эффектно бунтовавшую юность мою. Или уж народ, т. е. что называется массой-то, измошенничался, испрогрессировался, т. е. ходишь-ходишь около него с целями добыть от него свои благородные средства – и ничем-то ты его не объедешь. Сама эта масса в нынешние голодные времена каждую минуту диким зверем рычит, потому что запрос на хлеб изо всякого рта здоровый идет и тишины этой безмятежной, которой добрая старина отличалась, даже и в провинции не найдешь. Д-да-с!

      Никогда, даже и в те моменты, когда Бжебжицкий находился на взводе, и следовательно, судя по-общечеловечески, в большем или меньшем расположении к откровенности, нельзя было добиться от него, кто он, откуда появился в столице и чем именно занимается в ней. Рекомендую же я его за прапорщика на том единственно основании, что это было последнее его показание, которому почти никто не верил, потому что за несколько лет назад Бжебжицкого нередко видали в Москве и под голубым околышем{66}, и в аксельбантах ученого офицера,

65

Исааком, Иаковом и Израилем клянусь… – Исаак в Ветхом Завете – патриарх еврейского народа. Сын Авраама, родившийся у него от Сарры, когда, согласно Библии, ей было 90, а ему – 100 лет. Бог повелел дать ему имя Исаак (евр. «она засмеялась»), поскольку его мать рассмеялась при мысли, что в столь преклонном возрасте у нее может родиться ребенок. Иаков (Израиль) – в Ветхом Завете патриарх, сын Исаака и Ревекки, внук Авраама, родоначальник двенадцати колен Израиля. Еще в утробе Ревекки Иаков и его брат-близнец Исав стали соперничать. Вопросив об этом Бога, Ревекка узнала, что из ее утробы произойдут два различных народа и старший будет служить младшему. Первым на свет появился Исав (первородный сын), а следом, держась за пятку Исава, – Иаков. Однако Иаков, хитрый и умный, воспользовавшись однажды усталостью и голодом Исава, вернувшегося с охоты, перекупил у него за чечевичную похлебку право первородства. Опасаясь гнева Исава, Иаков покинул родной дом. Живя в Харране у брата матери Лавана, Иаков полюбил его младшую дочь Рахиль и отслужил за нее дяде семь лет. Но Лаван обманом дал ему в жены свою старшую дочь – Лию. Иаков отслужил еще семь лет, чтобы и Рахиль все же стала его женой. От двух дочерей Лавана и от двух их служанок у Иакова родились двенадцать сыновей. После долгих лет жизни на чужбине Иаков вместе со всем своим потомством решил вернуться домой. Во время ночевки в пути с Иаковом борется некто (Бог), но одолеть сына Иосифа ему не удалось. Неизвестный благословил Иакова и дал ему новое имя – Израиль (буквально – борющийся с Богом).

66

…под голубым околышем… – служил в Отдельном корпусе жандармов.