Ослепительный цвет будущего. Эмили С.Р. Пэн

nc.

      Для 媽媽, 爸爸 и Лорен, которые всегда верили,

      что у меня получится

      И если я увижу вдруг

      ту птицу в небесах…

Эмили Дикинсон

      1

      Моя мать – птица. И это не какой-то метафорический бред в стиле текстов Уильяма Фолкнера, напоминающих сплошной поток сознания. Моя. Мать. Действительно. Птица.

      Я знаю, что это правда, точно так же, как знаю, что пятно на полу в спальне вечно – как небо; так же, как знаю, что мой отец никогда себя не простит. Никто мне не верит, но это факт. Я абсолютно в этом убеждена.

      Вначале эта дыра в форме матери состояла из крови. Темной и липкой, просочившейся в ковер до самого его основания.

      Снова и снова я возвращаюсь мыслями в тот июньский вечер. Я шла домой от Акселя и подоспела как раз в ту минуту, когда отец вышел на крыльцо – он явно искал меня. Я никогда не забуду эту картину: его скользкие, трясущиеся руки, какое-то темно-красное пятно на виске и грудь, вздымающуюся так тяжело, словно он вдыхал не воздух, а металлические опилки. Сначала я решила, что это с ним что-то случилось.

      – Ли, твоя мать…

      Он запнулся, и его лицо сморщилось, превратившись в нечто ужасное. Когда он наконец произнес эти слова, казалось, что, прежде чем достичь моего слуха, его голос прошел сквозь целый океан. Это был холодный, лазурный звук, далекий и искаженный. Я никак не могла осознать, что сказал отец. Даже когда приехала полиция. Даже когда они выносили через входную дверь тело моей матери.

      Это произошло в День двух с половиной. Наш день – для меня и Акселя он стал ежегодной традицией. Он должен был пройти по-праздничному. Учебный год завершался, и все начало возвращаться на круги своя, даже несмотря на то что Лианн все еще присутствовала в нашей жизни. Мы уже строили планы на предстоящее лето. Но, видимо, у вселенной есть привычка время от времени давать ожиданиям внушительный пинок под зад.

      Где я была в тот день: сидела на старом твидовом диване в подвале Акселя, терлась лицом о его плечо и старалась не замечать оранжевую электрическую стену между нами.

      Что будет, если я прижму свои губы к его? Ударит ли меня током, как от собачьего ошейника? Или стены начнут осыпаться? А может, мы сольемся воедино?

      И что насчет Лианн – исчезнет ли она? Может ли один поцелуй заставить ее испариться?

      Но был вопрос и получше: как много он может разрушить?

      Моя мать знала, где я. Эта мысль до сих пор не дает мне покоя.

      Если бы я хоть на минуту вынырнула из моря своих идиотских гормонов, то, возможно, мои нейромедиаторы подали бы мне сигнал, что нужно идти домой. Может, я очнулась бы от своей слепоты и заставила себя наконец увидеть, насколько все было плохо, – или как минимум заметила бы, что все цвета вокруг перемешались.

      Но вместо этого я еще глубже спряталась в свою раковину, решив побыть одним из тех растерянных подростков, зацикленных только на себе. На уроках полового воспитания учителя всегда делали акцент на том, что мальчики одержимы гормонами. Но сидя на том твидовом диване, я пребывала в полной уверенности, что какую-то очень важную деталь о женском теле, или, во всяком случае, о моем теле, учителя от нас скрыли. Я была фейерверком, готовым выстрелить в любую секунду, и, если бы Аксель приблизился еще на миллиметр, я бы взорвалась, улетев высоко в небо, а потом осыпалась тысячами светящихся искр.

      В тот день он был в коричневой рубашке в клетку. Моей любимой; она была самой старой и мягче остальных ощущалась у меня на щеке, когда я обнимала его. В воздухе разливалась смесь его мальчишеских запахов: сладость дезодоранта, что-то дымчато-цветочное и аромат, напоминающий бесшумную вечернюю траву.

      В конце концов, это он снял очки и поцеловал меня. Но вместо того чтобы взорваться искрами, мое тело словно заледенело. Стоило мне пошевелиться – и все бы исчезло. Одна лишь мысль о поцелуе – как прикосновение морозной волшебной палочки к груди. Мои ребра сжались, пре-вратившись в ледяную глыбу, по которой паутиной побежали тонкие трещинки. Я больше не была фейерверком. Я была чем-то замерзшим, спрятанным далеко в Арктике.

      Руки Акселя скользнули по моей спине, и ледяное проклятие спало. Я оттаивала – он запустил мой механизм; я отчаянно целовала его в ответ, наши губы были повсюду, и мое тело светилось оранжевым светом, или фиолетовым, или… Нет, оно светилось всеми цветами вселенной одновременно.

      За несколько минут до этого мы ели попкорн в шоколаде – и именно таким он был на вкус. Сладким и соленым.

      Взрыв мыслей заставил меня остановиться. Облако осколков-напоминаний: он мой лучший друг, он единственный человек (помимо мамы), которому я доверяю полностью, я не должна целовать его, не могу целовать его…

      – Какой цвет? – тихо спросил Аксель.

      Если один из нас хотел узнать, что чувствует второй, то всегда задавал этот вопрос. Мы были лучшими друзьями с тех пор, как познакомились на уроках рисования миссис Донован, – так что этого было достаточно. Цвет как средство