Генерал и его семья. Тимур Кибиров

перестаньте. Никакой не ку-ку. Скорее, всего просто разного времени стихи, есть явно подростковые. А вкуса и строгости к себе не хватило, чтобы выбросить. С андеграундными писателями такое часто случалось.

      – С какими?

      – Не важно. Читайте уж быстрее. Только задерживаете всех, весь сюжет застопорился, а толку никакого!

      Генерал не ответил и продолжил чтение. Дальше были стихи более или менее понятные и менее вредоносные.

      Безнадежны морозы авральные.

      Март лепечет, печет горячо.

      Подрывает основы февральские

      Черноречье подспудных ручьев.

      Видно, скоро конец двоевластию –

      Для успеха работ посевных

      Белый царь отречется от царствия

      В пользу сброда и черни весны.

* * *

      Одуванчики еще не поседели,

      Ноги женщин поражают белизной…

      – У, кобелина! Ноги его поражают! – не стал дочитывать уязвленный отец.

* * *

      А.Б.

      Лес красив и добротен,

      словно куплен в валютной «Березке».

      Я ему инороден,

      И злокачественный, и неброский.

      ОТК не пройду я,

      Если вправду я Божье творенье…

      Генерал, взъяренный посвящением, уже не сдерживался:

      – Мудак ты, а не Божье творенье! Вон откуда боженька-то у нас объявился, вот кто тебе, дура, мозги твои куриные засирает! А то – академик Павлов! Келдыша бы еще приплела!

      И тут хлопнула дверь, и по Василию Ивановичу пробежала вторженья дрожь. Прижав проклятый скоросшиватель к сердцу, колотящемуся, как тот барабан, по которому бухал рядовой Блюменбаум, Бочажок остолбенел и покрылся противным потом.

      – Естедей! – заорал во все горло Степка – Ол май трабыл сим со фаревей! Нау ит лукс па ба-ба ба-ба-ба! О ай билив ин естедей!

      Он протопал по коридору к себе, но тут же вернулся, продолжая приснившуюся Полу Маккартни песню уже по-русски:

      – Нет! Нам! Нет нам не найти, кто же пра-ав, кого-о вини-ить! Нет! Нет! К тебе пути! Нам вчера-а не возврати-и-и-ить! Естедей!

      Дверь хлопнула еще раз, и все стихло.

      Василий Иванович выдохнул и сглотнул. Он так обрадовался, что его не застукали, что даже и не разозлился на какофонического сынка, которому тысячу раз было сказано не грохать со всей дури дверью и не петь.

      Для святой злобы был объект посерьезнее.

* * *

      Над книгою в июльский день

      Сидел у тещи на балконе.

      – Ах ты ж сука! Женатик! Вот в чем дело! Понятно теперь, чего она в молчанку играет. Благородство свое показывает. Принчипесса!.. Ну, Кирюша, ну, сволочь! Доберусь я до тебя! Ох доберусь! И с тещей твоей поговорю, пусть порадуется на зятька!

      Сходил за квасом бы – да лень,

      Внимал певцам в соседней кроне.

      И слышал за спиной стрельбу

      И шум цехов телеэкранных,

      И говор хающих судьбу

      Жены с мамашей богом данных.

      За жизнью искоса следил

      Жильцов строительной общаги,

      Неуловимый кайф ловил

      И прикреплял его к бумаге.

      Ленивый ветер