Кости холмов. Империя серебра. Конн Иггульден

чувствует себя виноватым. Ведь он не принимал в этом никакого участия и мог ли отвечать за Чагатая? Вряд ли. Более того, если бы не появление Хачиуна, монаха покалечили бы куда серьезнее. Нападавшие разбежались по своим юртам, унеся с собой раненых. Яо Шу почти не сомневался, что Хачиун мог бы назвать всех их поименно, если бы захотел, и, возможно, даже упомянул бы их родню. Но какое это имело значение? Монголы свято чтили законы мести, а Яо Шу не держал зла на юных глупцов, действующих по указке. Однако монах все же поклялся себе преподать Чагатаю новый урок, когда придет время.

      Монаху было досадно, что его убеждения отошли на второй план, уступив место столь низменному желанию, но он не мог ничего с этим поделать и с нетерпением ждал, когда представится случай. При людях Чагатая об этом нельзя было говорить, но они быстро поправлялись, и в скором времени Джучи должен был остаться единственным соседом монаха по больничной юрте. Возможно, в лице Чагатая Яо Шу нажил себе врага, но он видел поединок с тигром. И, глядя на огромную полосатую шкуру на постели Джучи, монах не сомневался, что приобрел еще и союзника. Яо Шу казалось, что тангутская принцесса тоже обрадуется, когда узнает об этом.

      Снаружи раздался голос Чингиса, и Хачиун машинально поднялся с постели. Вошел хан, и все сразу заметили, что его лицо сильно опухло и раскраснелось, левый глаз едва открывался.

      Оглядевшись по сторонам, хан поприветствовал кивком Яо Шу и заговорил с братом. На Джучи хан не обратил никакого внимания, словно того и вовсе не существовало.

      – Где Кокэчу, брат? Зуб надо рвать.

      Шаман вышел на слова хана, принеся с собой странный запах, от которого Яо Шу поморщился. Тощего чародея и кудесника монах невзлюбил. Он признавал, что шаман искусно лечит переломы, но Кокэчу обходился с больными как с надоедливыми насекомыми и беззастенчиво заискивал перед ханом и его полководцами.

      – Зуб, Кокэчу, – пожаловался Чингис. – Пора.

      Крупные капли пота стекали по его лбу, и Яо Шу догадался, что хан испытывает острую боль, хотя привычку не показывать свои чувства он возвел в культ. Яо Шу иногда казалось, что эти монголы просто какие-то ненормальные. Боль – всего лишь часть жизни. Боль следовало принимать и стараться понять, но не подавлять и носить в себе.

      – Конечно, мой великий хан, – ответил Кокэчу. – Я вырву его и дам еще травы, чтобы снять опухоль. Ложись на спину, господин, и открой рот как можно шире.

      Хан неохотно разлегся на последней свободной койке и запрокинул голову так, что Яо Шу смог даже увидеть воспаленную плоть. Монах отметил при этом, что у монголов хорошие зубы. Коричневый обломок четко выделялся в ряду белых зубов. Яо Шу склонялся к тому, что мясной рацион этих людей был источником их силы и жестокости. Сам монах избегал употребления мясной пищи, полагая, что она причина хворей и дурного настроения. Правда, монголы как будто процветали, питаясь только мясом и молоком.

      Кокэчу развернул кожаный сверток, в котором хранились маленькие кузнечные щипцы и набор тонких