Дом с химерами. Инна Бачинская

на часы.

      – Вы спешите?

      – Мне нужно возвращаться на работу, – сказала она сухо.

      – А по какому хоть вопросу?

      – По личному.

      – По личному? – удивился художник. Задумался. – Знаете, а давайте ко мне! Я живу тут рядом. Никогда не замечал, как здесь шумно. Никаких условий. А где вы работаете?

      Ольга Борисовна не ответила. Она раздумывала. Скользнула взглядом по художнику. Поджала губы.

      – Хорошо, пойдемте, – произнесла наконец.

      – А сок?

      – Спасибо, я не хочу.

      И они ушли.

      Жилище художника пребывало в полной гармонии с его личностью. Причем гармония начиналась уже в прихожей, заваленной каким-то хламом. Вениамин Павлович непринужденно отодвинул хлам ногой. Однокомнатная квартира, гостиная – она же спальня. Задернутые шторы, полумрак. Громадная раздолбанная кушетка, бесчисленные мелкие и крупные подушки. На журнальном столике – три стакана, пустая водочная бутылка и пластиковая тарелка.

      – Прошу вас! – Художник указал на диван. Ни малейшего смущения не читалось на его лице. – Я сейчас.

      Он сгреб бутылку и стаканы и понес из комнаты. Вернулся, раздернул шторы, распахнул балконную дверь. В комнату ворвался солнечный свет и обозначил изрядный столб пыли. На стене висели картины. Ольга Борисовна подошла ближе. Мрачноватый сельский пейзаж: дом, увитый плющом, покатая крыша с высокой трубой, собака у крыльца. Предгрозовое настроение, наклонившиеся верхушки деревьев. Художнику удалось передать движение – порыв ветра и несущиеся грозовые тучи. Непогода.

      – Это ваше?

      Художник хмыкнул.

      – Это Морланд. Но в каком-то смысле и мое. Я когда-то увлекался, своих мыслей не было, вот и копировал. Дарил поклонницам.

      Следующая картина изображала берег реки: заросли ивняка под порывами ветра, песчаный пляж, свинцовая полоска воды и грозовые тучи. То же мрачное настроение, тот же стиль.

      – И это… Морланд?

      – Нет! Это мое.

      – Почему так мрачно? Вы не похожи на пессимиста.

      – Это по молодости, крайности, так сказать. Знаете, ищешь себя, мечешься, душу рвешь. Нарываешься, одним словом. И это… соответственно! – он махнул рукой в сторону картины.

      – То есть это вы – ранний? – В ее словах прозвучал сарказм, то ли нечаянный, то ли намеренный.

      – Ранний.

      – А где поздний?

      Он пожал плечами.

      – В галерее? – не удержалась она.

      – В галерее.

      – Впрочем, я видела! Плакат!

      – Плакат, ага.

      Он даже не рассердился, хотя ей хотелось уколоть его. Его благодушие действовало ей на нервы.

      – Жить-то надо. Присаживайтесь. Чай, кофе?

      – Ничего, спасибо. Лариса Андрейченко тоже здесь живет? Это ведь ваша жена?

      – Жена. Вы с ней знакомы?

      – Не имела чести, – процедила Ольга Борисовна. Помедлила и выстрелила: – Ваша жена – любовница моего мужа.

      – Ларка захомутала вашего мужа? – расхохотался Вениамин Павлович. – Она может!

      – Вас