В Батум, к отцу. Анатолий Санжаровский

повести «В Батум, к отцу». Черновик.

      – Бабуня, – говорю не то чтобы совсем уязвлённо, но вместе с тем и учтиво, обходительно, – мы ж на учебу. За светом! Вы хоть подумали, кого дёрнули? Может, самого Ломоносова!

      – А коли ты Ломоносов, так подмазывай пятки салом да пёхом!

      – За кем? Между прочим, у Ломоносова был стимул. Ломоносов шёл за рыбным обозом. Дадите – и мы пойдём, – предъявил ультиматум Николайка.

      Насколько мы поняли, рыбный обоз у старушки не находился. Старушка махнула рукой вдоль зелёной скобки поезда.

      – С Богом!

      – Лучше с вами!! – сориентировался Вязанка.

      – Вы выше Бога! – сказал я у как решительно: припомнил к случаю присказку про то, что «женское сердце признаёт одну верительную грамоту – лесть».

      – И мы рады вам служить, – набивался в работнички Колоколя.

      Я шёл дальше.

      – Мы согласны на любую египетскую работу…

      – Мы в Египет не едем. Мы в Бату-ум едем, – уточнила старинушка, посмотрела на меня значительно-хмурыми глазами. – Ловкий молотить языком. Такое сплёл, что ну! Лучше застегни роток на все пуговки.

      С благодарным лицом выслушал я в благоговейном молчании старушку, опять это веду мосток к своим прерванным посулам.

      – Мы, – говорю, – не будем пускать к вам зайцев. Разнесём чай… А в самом Батуме в блеск вымоем вагон!

      – Никак работящий народ? – пристально, серьёзно и вроде как уважительно глянула на нас старунька.

      – Угу, работящий, – сиротски подтвердил Николя.

      – Ну, коли так, милости прошу к нашему шалашу, – и шлёт ласковыми глазами к приступочкам с перильцами, и улыбается так хорошо.

      Поклонились мы обстоятельно, степенно и не спеша, даже с какой-то важной медлительностью поднялись в тамбур.

      – Забивайтесь в какую щель поглуше, чая не выглядывайте, – предупредила бабунюшка.

      Торопливо-небрежно взгромоздились мы на верховку, на полки под потолком.

      Я в головы кулак – высоковато. На палец сбавил – нормально. Колюня тоже под головы кулак, а под бока и так. Посмеивается:

      – А на что мягко стелить? Вредная блажь… Да! – спохватывается. – Не спать. Совсем не спать! А то в поездах, слыхал, всегда что да угонят. На голях останемся ещё.

      – А что ж, интересно, воровать?… В карманах пустота, в одном смеркается, в другом заря занимается: денежек ни на показ, бумаг в цене никаких…

      – Не беспокойся, найдут что.

      – Пускай им повезёт!

      – Потери ни к чему. У нас и так ничего нету. Соображай!

      – Соображаю. От ничего взять ничего будет ничего. Ничего страшного!

      В полусвете, что падал из окна от вагонного ночника, слева по ходу темнел прямой, гладкий скальный срез, темнел дивно так близко, что, казалось, протяни только вот руку, – достанешь. Каменная стена ещё и так высока, сколько мы ни задирай головы в приспущенное, присаженное окно, а увидать-таки верха стены и не увидали.

      На стрелках вагон вздрагивал, как-то по-особенному тяжело и угрожаще стучали колеса; порываясь, мы прилипали лицами к стеклу – ужас застилал глаза: казалось,