Живи и помни. Валентин Распутин

на нары и легла. Теперь ему можно было сказать, с чем она пришла.

      – Андрей, знаешь что?

      – Что?

      Но она передумала:

      – Ладно, потом.

      Настена решила подождать, когда он придет к ней. Он все еще оставался за столом; Настена заметила, что Андрей ест медленно, – сказывалась, видимо, его привычка в последнее время никуда не торопиться. Наконец он поднялся, но, вспотев от еды, полез охлаждаться в дверь. Настену окатило хватким морозным ветром, и она закричала:

      – Закрывай скорей!

      – Закрыл, закрыл. Вроде послабже дует.

      – Ага, послабже.

      Он подошел и присел к ней.

      – Все еще не согрелась, что ли?

      – Я согрелась, а как вспомню, что скоро обратно бежать, всю прямо дрожью обдает. Сюда-то до смерти пристала.

      – Побудь подольше, отдохни. Одна ты не пойдешь, я тебя доведу.

      – Как же подольше-то, Андрей? Я и так сорвалась, никому ни слова, ни полсловечка. Меня уж теперь, поди, потеряли. Прибегу середь ночи – кому это понравится? Я и без того приповадилась по ночам шастать. Вот, думают, невестка… – Представив, как она будет стучать в запертую дверь, Настена закрыла глаза.

      – Отец ни о чем таком не спрашивал?

      – Нет пока. Молчит. И как он по сю пору не хватился ружья, не пойму. Скоро одно к одному сойдется.

      – Ты хоть придумала, что говорить, когда хватится?

      – Придумать-то придумала… – Настена поморщилась.

      – И что придумала?

      – А зачем я тебе стану свои враки передавать? Не хочу. Я уж как-нибудь сама.

      Он неловко погладил ее по голове:

      – Тяжело тебе, Настена?

      – Да нет. – Она открыла глаза и улыбнулась. Лицо ее, опаленное ветром, в тепле разгорелось и пылало чистой малиновой краснотой, улыбка на нем вышла слабой. – Вот за тебя сердце болит. – Она не хотела и не стала говорить всего, что чувствовала. – А сама я что? Я дюжая, сколько надо, смогу. Без тебя-то, думаешь, легче, что ли, было? Каждый божий день обмирать, живой ты сегодня или нет. Тут я хоть знаю, что живой.

      – Может, нам пока не видаться, чтоб ты отдохнула маленько? У меня все есть, я проживу.

      – Ты почему такой-то? Отдохнула, говорит. А ты спроси, хочу я отдыхать? Скоро и так Ангара раскиснет, потом покуда пройдет, покуда установится – наотдыхаемся, успеем. Если и тебя еще не видать – что мне тогда остается? Ничегошеньки ты не знаешь. – Настена чуть помолчала, вздохнула глубоко и, решившись, медленно и осторожно, с натянутым, отстраненным вниманием к своим словам, произнесла: – Забеременела, кажется, я, Андрей.

      – Что?! – У него вышло не «что», а с охом: – Что-ох! – Он не усидел, вскочил. – Ты это правду… правду говоришь?

      – Точно еще не знаю. Но никогда так не бывало. Кажется, правду. – Она отвечала по-прежнему медленно и осторожно, словно стараясь оттянуть тот миг, когда выяснится, как он к этому относится.

      – Что ж ты молчала? – неуверенно начал он, и, пока говорил