Под музыку Вивальди, или Любовь как любовь. Сергей Гончаренко

всё ещё мучит то, что связано с прошлыми отношениями. Но я боялся, что откровенный разговор об этом выведет меня на чистую воду…

      Одна экзальтированная особа по имени Олеся, носившая немецкую фамилию Гутцайт, пианистка, так сильно в меня влюбилась, что проходу не давала и превратила мою жизнь в сущий ад. От её чрезмерной любви страдал не только я, но и мои родители. Хотя с другой стороны: от кого бы ещё, как ни от этой эмоциональной ударницы по клавишам – «вивальдистки» Олеси, родители услышали бы об их сыне столько хорошего: какой он умный, красивый, добрый и вообще – самый замечательный. А то так бы и сидели вечерами, уткнувшись в телевизор, и слушали бы о том, какой хороший Ельцин или какой замечательный Зюганов. Или же какие они все гады и сволочи.

      Родители постепенно смирились с Олесей и её вечерним проживанием в нашем доме. А я смиряться не хотел. Но как я ни старался в те последние дни нашей «любви» – особенно по весне – возвращаться домой поздно (после работы – в кафе, в кино, к друзьям), всё равно заставал Олесю на кухне, где непременно пахло печевом. Мама всякий раз выпекала для Олеси кекс с джемом.

      Олеся была чуть толстовата, но лучше бы, как говорится, мучное и сладкое вредили бы и дальше её фигуре, чем её зубам. К стоматологам Олеся не ходила. Она очень боялась механизмов и инструментов. Она любила всё живое. Её квартира напоминала Ноев ковчег: у неё жили хомячки, щенки, кошки, черепахи, рыбы, повсюду стояли и висели цветы, названия которых очень трудно запомнить. Птиц не было, и, видимо, Олеся решила, что пора к тридцати годам завести хотя бы одну. Наверно, я и оказался той синицей, которую она так крепко держала в руках.

      «Ты не забыла полить пахипоудиум?» – почти открыто намекал я Олесе, что пора бы уже и домой. – «Пахиподиум я полила утром…»

      «Чёрт! С каким же мне пахом пройтись по подиуму, чтобы меня полюбила другая женщина?!» – думал я про себя.

      «А положить Грейсу еды в миску? Не забыла?» – «Нет. Я попросила соседку…»

      Любопытно, что благодаря таким моим выпроводительным намёкам Олеся стала жить как по расписанию, упорядочила свой быт, а со временем даже завела ежедневник, в котором отмечала состояние всех важных дел. Однажды она меня даже поблагодарила, сказала, что правильно организованная жизнь позволяет ей теперь ещё чаще встречаться со мной.

      Прощание с Олесей всегда длилось долго. На троллейбусной остановке она ждала от меня поцелуя, а троллейбусы будто ждали её: они собирались в кучу, складывали штанги и словно погружались в летаргический сон. Прощальные поцелуи всегда для меня были пыткой. Зажмуривая глаза, я изо всех сил старался не думать об Олесином пришеечном кариесе, поразившем все зубы. С Олесей у меня были все шансы заработать филемафобию. Про болезнь боязни поцелуев я вычитал где-то совершенно случайно и, как обычно это бывает, сразу же обнаружил в себе все соответствующие симптомы.

      «Олесь, может, всё-таки… на такси?» – бесконечно предлагал я.

      Я не транжир, но и не жмот,