Набег. Алексей Витаков

степях, жена совсем недавно отдала Богу душу. Да и сам атаман давно уже находился, как говорят, на закате своих дней.

      – А нешто тебе кто померещился? – Кобелев усмехнулся в усы. – Мне, Инышка, девкам сказки петь время вышло. Я вот другие сказки не прочь послушать. Ну, друг ситный?.. – Атаман оборотился к степняку.

      – Хан Кантемир-мурза и хан Мубарек-Гирей идти большое войско хотят. – Степняк залепетал быстро, вставляя между русскими словами татарские. – Литвин пришел к ханам просить, чтобы те напали на Русь.

      – Как тебя зовут? – Кобелев знал, каким вопросом можно расположить собеседника и снять липкое напряжение допроса. Инышка удивленно посмотрел на атамана. И прочитал в ответном взгляде: смотри, мол, и учись, пока я живой.

      – Карача мой зовут. Мой совсем войны не хочет. Зачем война? Она такая… У-у-у. Очень-очень плохая. Но мне бек велел, Коран велел, все велел. – Татарин стал закатывать глаза к потолку, сложив на груди ладони лодочкой.

      – Кнутом погнали, говоришь? – Атаман прищурился. – Ладно, Карача, говори дале.

      – Мне велено скакать посмотреть: что там у русских. Много ли пушек, казаков, коней. Где какой крепость, где какой река.

      – И много вас таких – «скакать посмотреть»?

      – Каждый день ездим: скакать посмотреть.

      – Вот и посмотрели. А мы проглядели… – Кобелев оперся лбом на кулак. – Говоришь, войско большое. А турки есть?

      – Пока мой не видел, но слышал: янычар придут, с пушкой придут, с трубой придут. Будут пух-пух из трубы по казакам.

      – Из трубы, говоришь, будут. Ну-ну. И когда?

      – Осень, наверное. Урожай когда соберут.

      – Значится, из трубы!.. – Кобелев резко встал из-за стола с потемневшим лицом. – А ну, Инышка, давай кочергу. Поспела кочерга-то. Вишь, темнит Карача.

      Инышка дернул из печи железо, открыв от удивления рот.

      – Из трубы, мать вашу… А ты мне скажи, Карача, – атаман скосил взгляд на руку степняка, – что ты за перстень носил?

      На безымянном пальце правой руки татарина отчетливо виднелся след от кольца. Грязно-смуглая кожа и четкий белый отпечаток. Рука дернулась, попыталась спрятаться в складках одежды. И сразу же замерла. Карача понял, что его раскусили. Закусил губу, уронив подбородок на грудь. Так вот в два счета: вначале по-отечески спросили имя, расслабили, дали выдохнуть, а потом… Инышка сунул раскаленное железо под пятку. Степняк завизжал благим матом. Горький запах паленой кожи.

      – Потише, Инышка, до Воронежа всех перебудим. Воды из ковша плесни ему на ногу. – И уже обращаясь к пленнику: – А то ты не знаешь, как та труба зовется. Так я тебе напомню. Пищалью зовется. Ружжо кремневое. Мушкетом еще называют. Вы, татары, им не пользуетесь. И пушек у вас нет. А у турка есть. Так ведь?

      Татарин закивал.

      – Так, – продолжал Кобелев, – сейчас только начало весны, а ты мне про осень сказки поешь. А этаку прорву оружных людей чем кормить собрались? В степи, я слышал, голод, падеж скота, после засухи последнего