Батареи Магнусхольма. Дарья Плещеева

к делу приложил руку недруг-соратник, которого в Риге знали под фамилией Енисеев, а в оперетте «Прикрасная Елена», которая, собственно, и свела его с Гроссмайстером, он исполнял комическую роль Аякса Саламинского.

      Никто другой не знал подробностей истории, приключившейся с агентами «Эвиденцбюро», вздумавшими этим летом сперва завербовать, а потом похитить российских авиаторов. Историю исследовали чуть ли не под микроскопом и убедились, что Александр Гроссмайстер, известный публике рижского штранда как опереточный певец Александр Лабрюйер, не попал в поле зрения «Эвиденсбюро».

      Оставались придумать секретное имя.

      Самому ему очень нравилась фамилия «Лабрюйер», к которой он за лето успел привыкнуть.

      – Нет, это имя не годится, – сказали Лабрюйеру. – Во-первых, оно довольно известно. На афишах блистало. Во-вторых, оно вам потребуется для вывески. Одно дело – заведение господина Гроссмайстера, другое – заведение господина Лабрюйера. Парижский шик и все такое. Придумайте иное.

      Лабрюйер вздохнул. Выдумщиком он был не ахти каким. Чтобы изобретать секретные имена для агентов – нужно книг начитаться, по греческой и римской истории хотя бы. А он читал мало – не до того было. Впрочем…

      – Геркулес? – неуверенно спросил он.

      Сидящий перед ним Якубов (без мундира, но выправку не скроешь) хмыкнул. На Геркулеса Лабрюйер не походил никак – ростом невысок, плотен, рыжеват, круглолиц. Он уж больше соответствовал своей подлинной фамилии «Гроссмайстер» – от нее бюргерским духом, некой немецкой прочностью за версту веяло.

      Безымянный для Лабрюйера господин, бродивший по кабинету как бы без дела, также в штатском, повернулся и окинул новоявленного сотрудника задумчивым взором.

      – Нет, это не Геркулес… Силен, скорее… Владимир Михайлович, пишем его Силеном…

      – Нет, не стоит, тут как раз сходства многовато. Силен – божество пузатое и пьяное.

      – И блудливое. Господин Гроссмайстер, хотите быть Силеном?

      – Как прикажете, ваше превосходительство, – ответил Лабрюйер, которому на самом деле хотелось сохранить за собой давнее прозвище, придуманное антрепренером Кошкаревым. «Лабрюйер» – это было имя звучное, благородное, французское. И без всякой блудливости. Но раз велено его на вывеску – не поспоришь.

      – А вот что! – воскликнул Владимир Михайлович. – Силен был в свите бога Вакха, ездил за ним, кажется, на осле. Там же были вакханки, менады, сатиры и леопарды. Александр Иванович, как насчет Сатира?

      – Как прикажете, ваше превосходительство, – буркнул Лабрюйер. Ему эти поиски тайного имени уже немного надоели.

      – А Леопард?

      – Помилуйте, какой из него Леопард?! – воскликнул слонявшийся по кабинету господин. – Это зверь стремительный, гибкий, ловкий, хищный и даже прекрасный!

      – Вот и замечательно, – подвел итог Владимир Михайлович. – При нужде наш новичок может быть и стремительным, и ловким, и в окошки прыгать, и верхом за аэропланом гоняться. Так