Красная пирамида. Рик Риордан

что у него в той сумке? – спросила она.

      – Не знаю. Он не велел мне в нее заглядывать.

      Сейди насмешливо приподняла бровь.

      – И ты ни разу не попытался? Боже, Картер, ты просто безнадежен.

      Мне хотелось сказать что-то в свою защиту, но тут у нас под ногами задрожал пол.

      Сейди вздрогнула и схватила меня за локоть.

      – Он велел нам не ходить туда. Наверно, сейчас ты снова хочешь быть послушным мальчиком?

      Вообще-то, в данный момент я бы в самом деле с удовольствием послушался отца, но Сейди уже мчалась в сторону зала с Розеттским камнем, так что после секундного колебания я ринулся следом за ней.

      Добежав до входа в Египетскую галерею, мы застыли как вкопанные. Отец стоял перед Розеттским камнем спиной к нам, а вокруг его ног светился яркий голубой круг, как будто зажглись скрытые в полу неоновые трубки.

      Пальто отца валялось в стороне. Рабочая сумка лежала у его ног открытая, и из нее высовывался деревянный ящик длиной в два фута, расписанный египетскими фигурками.

      – Что это у него в руке? – шепотом спросила Сейди. – Бумеранг, что ли?

      И верно: отец сжимал в руке какую-то изогнутую белую палку, в самом деле здорово похожую на бумеранг. Но вместо того, чтобы метнуть ее, отец коснулся ею Розеттского камня. Я услышал судорожный вздох Сейди и увидел: отец писал на камне. Там, где бумеранг касался гранитной плиты, на ней возникали голубые светящиеся знаки… Иероглифы.

      Бред какой-то. Как можно сделать на камне светящуюся надпись какой-то палкой? Однако я ясно видел возникший иероглиф: рога барана, а под ними – квадрат и крест.

      – Откройся, – прошептала Сейди.

      Я покосился на нее: звучало так, будто она просто перевела написанный знак. Только такого быть не могло, конечно. Даже я, годами болтавшийся рядом с отцом, мог прочесть от силы несколько иероглифов. Египетскому письму не так просто научиться.

      Отец воздел руки вверх и пропел: «Во-сиир, и-еи». И на поверхности камня тут же засветились еще два иероглифа.

      Несмотря на все потрясение, первый знак я распознал: он означал имя египетского бога смерти.

      – Во-сиир, – прошептал я. Не слышал раньше, чтобы это слово произносили так странно, но я его узнал. – Осирис.

      – Осирис, приди, – проговорила Сейди как в трансе, и вдруг ее глаза расширились от ужаса.

      – Нет! – закричала она. – Папа, нет!

      Отец в изумлении оглянулся.

      – Дети… – начал он, но было уже поздно. Земля задрожала, голубой свет превратился в слепящее белое сияние, и Розеттский камень взорвался.

      Когда я снова пришел в себя, то первое, что я услышал, был хохот – жуткий, леденящий душу ликующий хохот, заглушавший даже вой охранной сигнализации.

      Чувствовал я себя так, словно по мне проехался трактор. Я кое-как сел, потряс головой, пытаясь избавиться от звона в ушах, сплюнул оказавшийся у меня во рту осколок камня и огляделся. Галерея лежала в руинах. Статуи повалились, саркофаги послетали со