Галлант. Виктория Шваб

никто не в силах пересечь, превращает ее ложе в за́мок. В крепость.

      Младшие девочки думают, что она проклята.

      Старшие – что она совсем одичала.

      Пока они к ней не лезут, Оливии на это плевать.

      Анабель входит последней. Хватаясь за серебристо-белокурую косу, бросает взгляд в угол, где стоит кровать Оливии.

      У той на губах расцветает улыбка.

      Роковой ночью, когда вырванные страницы благополучно вернулись куда полагается, а свет был погашен и все девочки Мериланса уснули, Оливия встала. Она пробралась на кухню, взяла пустую банку и спустилась в подвал: место, где всегда одновременно сухо и сыро. Ушло час, может, и два, но ей удалось наполнить банку жуками, пауками и даже прихватить пяток чешуйниц. Она добавила пригоршню золы из очага старшей матушки, чтобы букашки оставляли следы, а потом прокралась обратно в спальню и опустошила банку над головой Анабель.

      Проснулась та с воплем.

      Со своей кровати Оливия смотрела на Анабель: излупив одеяло, она свалилась на пол. Послышались крики и других девочек; как раз вовремя подоспели матушки и увидели чешуйницу, выбирающуюся из косы Анабель. За происходящим наблюдал и дух, чьи плечи тряслись в беззвучном смехе. Когда Анабель выводили из комнаты, гуль воздел костлявый палец и поднес к полупрозрачным губам, словно поклявшись хранить тайну. Но Оливия вовсе не желала держать все в тайне. Она хотела, чтобы Анабель точно знала, кто это сделал. Кто заставил ее верещать от ужаса.

      К завтраку Анабель вышла с подстриженными волосами. Она посмотрела прямо на Оливию, а та уставилась в ответ.

      Давай, думала Оливия, не отводя взгляда от Анабель. Скажи что-нибудь.

      Но Анабель промолчала. Однако к дневнику больше не прикасалась.

      Прошли годы, белокурая коса Анабель давно отросла, но она все еще хватается за нее всякий раз, завидев Оливию, подобно тому, как других девочек научили креститься или опускаться на колени во время службы.

      И Оливия всякий раз улыбается.

      – В постель! – велит матушка, неважно которая.

      Вскоре гаснет свет, в комнате воцаряется тишина. Оливия забирается под колючее одеяло, сворачивается клубочком спиной к стене, прижимая к груди дневник, и закрывает глаза, чтобы не видеть гуля, девчонок и мир Мериланса.

      Оливия, Оливия, Оливия…

      Я шептала это имя тебе в макушку,

      Чтобы ты запомнила, помнишь?

      Не знаю, не могу… Говорят, если любишь —

      отпусти, но я чувствую лишь горечь утраты.

      Мое сердце обратилось в прах,

      Знаешь ли ты, что прах хранит форму, пока его не коснешься?

      Я не хочу покидать тебя, но больше не доверяю себе.

      Нет времени, нет времени, нет времени, времени на…

      Прости, я не знаю, что делать…

      Оливия, Оливия, Оливия, помни:

      Призраки не могут тебя коснуться не настоящие,

      сны – лишь сны и никогда не причинят вреда.

      Ты