Подозрительные предметы. Святослав Иванов

бессмысленно. Если предполагаемая жертва зверя убивает себя сама, то следующее сгорание птицеголового становится последним – и он освобождается от своего многолетнего труда.

      Но надо спешить: и, не проверяя, мертв ли человек, зверь стремится на ту точку, с которой он триумфально съедет вниз. Высота взята – и вот он уже берёт старт, не отрывая взгляда от сыщика, истекшего кровью. Зверь на лыжах несётся вниз и вдруг видит, что жертва приподняла голову, а из здания станции выбежала какая-то женщина. Зверь пытается затормозить, но ему вослед уже пущена лёгкая лавина, и он продолжает движение вместе с идущим под ногами оползнем.

      Р-р-раз! – и птицеголовый срывается с обрыва, несётся вниз, колошматится о камни – и только там вспыхивает, биясь в жутких муках. Очевидно, скажет потом старый врач – а по совместительству специалист по мифологии – инцидент будет трактован как попытка обмана в сговоре с человеком, и напортачивший Ра будет направлен на новую многовековую пытку, ещё более изощрённую, чем горные жертвоприношения.

      Огромный червь ползёт по рельсам, закапываясь глубже и глубже в Нечерноземье. Внутри червя – своя жизнь, своё микро– и макро-, свои социальные слои, распределённые по годовым кольцам, свой спрос и предложение: маркитантки ходят туда-сюда по пищевому тракту, торгуя преимущественно хлебом и зрелищами.

      Я останавливаюсь посреди дороги и давлю червя, аккуратно, носком ботинка, на две половины: ползите теперь в противоположных направлениях: «На Москву» и «От Москвы». Тяжело, конечно, второму, без какой-то конкретной координаты, но это каждому суждено либо всегда идти к заветной цели, либо куда угодно – но только от неё.

      Отпочковав зёрна от плевел, иду дальше. Мой путь обрамляет галерея деревьев, которые вот-вот оперятся, из каждого заветного дупла торчит по богу-птице. Дятлы трудятся, опять же. На одноэтажных домиках с чердаками – нарядные раскрашенные наличники, вот только окна заколочены. Не разворовали чтоб добро, которое и так никому не нужно. Я так погляжу, невостребованное добро злом и зовётся.

      Голова – нет, а вот ноги помнят дорогу. Добрался до родного дома, отогнул пару серых досок от покосившегося забора. Подобрал оттаявшее яблоко, метнул в сторону прицепа – не попал.

      Пролезаю в дом через разбитое окно в чулане. По крысиному дерьму и занесённому в кладовку снегу прохожу дальше – открываю, а потом наглухо закрываю дверь в гостиную. Тут мрачно и тихо, на полу – следы разведённого костра – кто-то за долгое отсутствие находил здесь приют, но сейчас и этого некому сделать.

      Тщательно проверяю, закрыты ли все окна и двери, чтобы воздух не просачивался на улицу. Вроде закрыты. Пихаю в печь всё, что более-менее сухо: старые книги (бросился в глаза цитатник Мао), журналы («Наука и жизнь»), какие-то тетради и папки с документами. Чиркаю спичкой несколько раз.

      К тебе взываю, Бог-Птица, к тебе взываю я, недостойный червь. Недостойный, но стремящийся стать достойным