Жестокий век. Исай Калашников

затих, прижал ее руку к щеке и отчетливым шепотом произнес:

      – Эхэ!⁸ Эхэ-э! – застонал капризно-жалобно, как маленький ребенок.

      Хоахчин держала над головой светильник и, всхлипывая, говорила:

      – Бедный господин! Ой-е, как ему больно!

      Оэлун уже не думала о себе. Недавние мысли о своем будущем отлетели прочь. Перед ней был слабый, умирающий человек, и она не хотела, чтобы он умирал, чтобы ему было больно и тяжело. Она гладила Есугея по жестким рыжим волосам, по пылающим щекам, а он все крепче прижимал ее руку, будто эта рука могла помочь ему выбраться из небытия.

      Неизвестно, сколько дней и ночей пролежал он в беспамятстве. Уже мало кто надеялся, что он сумеет подняться. Лишь старик Чарха-Эбуген был спокоен.

      – Есугей не умрет. Будет жить Есугей.

      Перед юртой он воткнул в землю копье с насаженной на него черной войлочной лентой – знак того, что здесь находится тяжелобольной и вход в юрту воспрещен. Все заботы о больном легли на Оэлун и Хоахчин. Бессонные ночи измучили их. Оэлун потеряла всякое понятие о времени. И когда Есугею стало лучше, она с удивлением увидела, что пришла зима. Над землей, убеленной снегами, разгуливали злые вьюги. Ветер свистел в ветвях старой сосны, ее ствол тяжко, натужно скрипел, хлопья снега падали в дымовое отверстие юрты и, не долетая до пола, исчезали, расплавленные жаром очага.

      Пока Есугей был на грани жизни и смерти, ее сердце переполняла острая жалость, но едва он начал поправляться, как прежнее чувство отчуждения вернулось к ней. Правда, это чувство не было таким острым, как в то время, когда он привез ее в свою юрту, что-то все-таки надломилось в ней. Иногда она думала, что если бы он, а не Чиледу, посватал ее на родине, все было бы по-другому. Но он привез ее, положив поперек седла, как вор, похитивший овцу.

      По утрам, едва проснувшись, Есугей отыскивал ее взглядом и звал к себе. Она садилась у его постели, опускала глаза.

      – Ты почему все время молчишь?

      Она пожимала плечами – ну что ему скажешь?

      – Мне все время казалось, что рядом моя мать.

      – Да, я это знаю. Ты часто звал ее.

      – А это была ты. И ты очень похожа на мою мать.

      – Да, все женщины похожи друг на друга.

      – Ты обижаешься на меня?

      Оэлун ничего не ответила. А он все настойчивее спрашивал об этом. Однажды, потеряв терпение, рассердился:

      – Ты что же, всегда такой будешь? Я тебя не понимаю. Если ненавидишь меня, то почему не помогла перебраться к предкам? Сделать это было очень легко.

      – Зачем? Чтобы стать женой Даритай-отчигина?

      – Кто тебе сказал это?

      – Сам Даритай-отчигин.

      – Помоги мне сесть. – Опираясь на ее плечо, он приподнялся, стиснул зубы, посидел так, унимая боль, приказал: – Пошли Хо к Даритай-отчигину. Пусть он идет сюда.

      Даритай-отчигин, увидев Есугея сидящим, зажмурился в счастливой улыбке.

      – Уже встаешь, мой любимый брат!

      – Уже встаю. Скоро буду крепко держать в руках плеть… Я что тебе