Гамбит смерти. Василий Павлович Щепетнев

ова.

      Крохотные комочки я поместил в голубиные тушки. Чудесное превращение на счёт «три». Узкое лезвие ножа срезало изумительно тонкие ломтики сала, длинные, полупрозрачные. Раз!

      Запеленав голубей, я разложил их на противень. Два!

      Выглядит заманчиво. Но то ли будет.

      Духовка жаром объяла будущий шедевр.

      Я подумал, подумал, и добавил топлёное масло. На очереди – овощи.

      – Олежек, душа моя, потерпи. Морковь натощак притупляет ясность вкусовых переживаний, и ты не познаешь истинного блаженства.

      Чернов отдернул руку.

      – Я не нарочно. Просто привык. Люблю, когда зубы работают.

      Время неумолимо приближалось к назначенному часу, но график выдерживался. Наступил важнейший этап – сок заструился на дно противня, и я беспрестанно окатывал им голубей, выжидая момент.

      Три!

      Снятые ленточки сала легли в подогретую глиняную миску, голуби распускались в духовке. Счёт шел на мгновения. Немного сладкого молотого перца, духовка прикрыта, сало укладывается на тарелки, духовка распахивается, и поверх сала водружаются румяные голубиные тушки в окружении маленьких овощных пирамидок.

      Десять секунд на перемену халата и колпака.

      Олег раздвинул створки двери, и я покатил сервировочную тележку по галерее, поглядывая на часы и приноравливая собственный шаги к бегу времени.

      Под бой часов мы с Олегом вошли в обеденный зал.

      Юра с Иваном томились в ожидании, а первая четвёрка спускалась по лестнице.

      Порядок, как в армии. В немецкой армии. Или японской. Разбуди меня через сто лет, и спроси, что делается в российской армии…

      – Милостивые государи, прошу к столу!

      – Потрясающе, просто потрясающе! Петро, ты неисчерпаем! – Анатолий не сдержался. Его можно понять.

      С сервировкой Олег справился удовлетворительно. Пусть учится, пригодится. Мне ж пригодилось.

      Мы медленно погрузились в обед. Собственно говоря, погрузились они; я держался на поверхности, проверяя реакцию остальных.

      Александр Борисович посмотрел на свою крохотную рюмочку. Золото, четыре девятки. Нимисов кивнул, и Страчанский поднес её ко рту. Эх! Таинственный состав неведомым мне образом воздействовал на сосочки языка. Работаю на чёрный ящик.

      Сам Нимисов на сей раз воздержался от снадобий и неспешно, с отрешенным видом поглощал пищу. Ничего, ему по должности положено хранить невозмутимую таинственность.

      Анатолий же блаженствовал. Ценитель. Просто смотреть приятно. Да и манеры, нахватанные по Европам, способствовали образу гурмана.

      Аркаша ел жадно и быстро. Не обтесался пока. Все впереди, прорвется и он в Европу.

      Вторая четвёрка, люди крепкие, в теле, наслаждались неосознанно, инстинктивно, чувствуя, что еда – правильная, и даёт счастье желудку, покой душе и силу мышцам.

      Юра деликатностью поведения не уступал Анатолию, тоже заграниц навидался. Перехватив мой взгляд, он поднял большой палец:

      – Класс!

      А мне приятно. Такова уж моя натура. Люблю, когда хвалят.

      Иван, погруженный в одному ему лишь ведомое пространство, тем не менее, лучился довольством. Немного напоминает аккумулятор на подзарядке.

      Олег грыз морковку. Рад, дорвался сегодняшний мой помощник по камбузу.

      Напольные часы лениво виляли маятником. Вторая четвёрка, как всегда, окончила трапезу раньше. Люди действия. А шахматисты не торопились, вели беседы о гороховом супе – гвозде какого-то турнира, фирменных цыплятах, особенном кофе.

      Ровно в половину четвёртого все поднялись.

      – Спасибо, Петр Иванович. Вы, как обычно, на высоте, – Нимисов отодвинул стул. – Собираемся через час.

      Первая четвёрка поднялась наверх. Время сиесты.

      Олег сложил посуду и покатил на кухню.

      Юра встал перед зеркалом, достал расчёску и провёл ею по идеально уложенным волосам.

      – Мы с Иваном у моста побродим.

      Я вышел вслед. Солнышко крепкое, горное. Тысяча восемьсот шестьдесят метров над уровнем мирового океана. Метров полноценных, не девальвированных ворьём. Внизу шипел Средний Желчуг, окрашенный небом в нефритовый цвет. Как бранзулетка Страчанского. Нефрит, он, говорят, счастливый камень. А шахматисты – люди с причудами.

      Я прикинул меню на завтра. Наловить бы форели… Надо с Юрой потолковать. Нимисов одобрит.

      Славный, однако, домик. В горах ныне желающих отдыхать мало. Кавказ, однако, хоть и северный. До Чечни добрых двести километров по карте, а ногами и все триста, если не больше, но все же… Зато – покой и тишина. Место нашел Крутов и убедил, что здесь жизнь куда безопаснее, чем в Москве или Петербурге. Роскошное шале в заповедном месте по демпинговой цене. Мастер, он везде мастер, Юрий наш Михайлович Крутов. Знает, что, где и почём.

      Три недели, как мы прибыли в эти безлюдные места. Не знаю, до чего додумались