Мент правильный. Дмитрий Дашко

видели, как вы его брали.

      Лицо Смушко просветлело. Он явно боялся, что среди своих есть кто-то, кто работает на Левашова.

      – Хорошо, это мы прояснили. Тогда ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: удостоверения сотрудников ГПУ и мандат, где достали? – продолжил гнуть линию следователь.

      Зайцев пожал плечами.

      – Это вы у Трубки спросите, когда он очухается… Ну или если очухается, а то уж больно ваш человек дерётся крепко, – он перевёл взгляд, в котором не читалось ничего, кроме испуга, в мою сторону.

      – Трубка-то очухается, – заверил Юркевич. – И мы обязательно его спросим. Но что мешает вам рассказать? Чем больше будете с нами сотрудничать, тем легче будет ваша участь.

      – Да я бы рассказал, коли бы знал, – грустно улыбнулся Зайцев. – Только кто ж меня в известность в таких делах ставит. Меня для другого берут.

      – Ну вот про это другое вы мне сейчас и поведаете, – вежливо наклонил голову Юркевич.

      Послужной список у Зайцева оказался приличным. Но я заметил вот что: он охотно сознавался в ограблениях рядовых граждан, однако как только речь заходила о государственной собственности, так его словно подменяли – куда-то исчезала словоохотливость, он даже начинал заикаться.

      Сначала это вызвало у меня недоумение – откуда такая избирательность? Чего он так боится? Потом до меня дошло: в это время покушения на госимущество считались намного более серьёзными преступлениями, чем грабёж обывателей, пусть даже эти самые обыватели – граждане молодой советской республики.

      Перекос, конечно, несправедливый, но их и в моё время тоже хватало, как и резонансных дел.

      «Выпотрошенного» Зайцева отправили в камеру на отдых. Юркевич решил, что завтра снова возьмёт бандита в оборот и выжмет из него ещё больше.

      Я покосился на окно: уже темнело, а ведь у меня с утра и маковой росинки во рту не было. Даже по госпиталю затосковал: там меня точно ждали еда и кров.

      Голодный был не только я. По распоряжению Смушко нам троим со следователем принесли по миске каши и по стакану чая.

      Если каша у меня зашла на ура, то чай вызвал странные чувства. Он как-то странно пах, да и на вкус тоже был так себе. Уж лучше бы тогда простого кипяточку.

      Позже я узнал, что мы пили морковный чай, подслащенный сахарином.

      Через час Смушко засобирался и ушёл, Юркевич убежал домой ещё раньше.

      А мне вдруг стало тоскливо. Я сообразил, что просто не знаю, где живу!

      Как-то закрутился и забыл поведать начальству «легенду» об амнезии, тот, глядишь, и просветил бы меня насчёт адреса.

      Что делать? Да спать ложиться в кабинете. Чай не впервой на работе ночую. Утро вечера мудренее.

      Я зашёл в кабинет и снова осмотрел скудную обстановку. Небогато «живёт» оперсостав…

      Надо бы у завхоза при случае выцыганить какой-нибудь диванчик. Как ни крути, сегодня я ему подогнал царский подарок – сразу двух лошадей. Неужели он не пойдёт навстречу и не раздобудет под нужды оперсостава какую-нибудь мебель, на которой можно было бы вздремнуть при возможности.

      Оно,