Молочная даль. Александр Малов

Иван выглядел откровенной мямлей. Но с Романом Иван общался на равных и хоть его периодическая мягкотелость порой мешала ему жить нормальной жизнью, однако со своей ролью комментатора Иван Конев справлялся отменно. И в этом вопросе оба комментатора отдавали друг другу максимальное уважение.

      – Отличный день для того, чтобы надрать задницы «Граниту», как думаешь? – ехидно поинтересовался Конев у Романа, раскручиваясь на своем рабочем кресле и предвкушая игру года.

      Иван считал комментаторскую будку настоящей отдушиной и тем местом, где он мог поистине расслабиться. Где его не пилила жена и не подкалывали соседи и над которым не подтрунивали даже собственные друзья. Где мягкотелость достигала минимума и в коем-то веке не шла впереди самого Ивана. И только здесь он мог со спокойной душой даже употребить слова «задница».

      – Ой, даже не знаю, Ванечка, – задумчиво произнес Ливнеев, делая умный вид и потирая на ремне бляху, которая размером была, пожалуй, чуть ли ни с голову младенца – Уж повезет «Граниту» или нет мы узнаем по твоим запотевшим очкам! – взяв паузу, бросил в разговор Ливнеев и расхохотался пуще прежнего.

      Иван же издал лишь короткий смешок, но смешок этот не таил в себе ни капли злобы. Иван знал Ливнеева достаточно хорошо, чтобы понимать, что Роман относиться к нему с душой и даже с неким снисхождением. И пусть он шутил везде и всегда, смешно и не очень; и так же мог подколоть Ивана, но делал он это… по-доброму. И если Ливнеев смеялся чаще других, то потому что по-другому не мог и, наверное, это было заложено в нем еще до его зачатия. В конце концов, что вообще могло быть фишкой Романа Ливнева, если не его собственный смех?

      – Как всегда не проявляете патриотизм, товарищ Ливнеев! Нехорошо, – с укорительной улыбкой ответил Иван, – Барракуда – это рыба крупная и наши с тобой ребята не мельче подобного морского хищника. По крайней мере в мире футбола. А «гранит» создан только для того, чтобы грызть его. Любой школьник тебе это скажет.

      В ответ на это Ливнев резко подался к Ивану. Тот на мгновенье опешил, а после, казалось, и вовсе смутился. Уж слишком с серьезным выражением лица рассматривал его Ливнеев, что для него было крайне непривычным.

      Однако мгновенье спустя маска озабоченности слетела с лица Романа. С наигранным облегчением тот лишь произнес:

      – Фух…

      – Чего это ты, Ром? – спросил Иван, криво улыбнувшись, стараясь придать своему лицу выражение беззаботности.

      – Да так, – протянул Ливнеев, несмотря на своего коллегу.

      Однако почти сразу же Роман взглянув прямо в глаза Ивана произнес:

      – На зубы твои любовался! И судя по ним… даже гранит науки в школе тебе и тот не давался!

      И уже в следующим момент Роман Ливнев вновь залился своим громким и безудержным смехом.

      Засмеялся и сам Иван, искренне, приговаривая про себя нечто вроде:

      «Да уж… время идет, а Ливнев не измениться, наверное, никогда.»

      А потом