Примкнуть штыки!. Сергей Михеенков

ногой сучок, не плеснула вода, не обвалился вниз камень. Никто не нарушил ночной напряжённой тишины над спящей Изверью и берегами, замершими до рассвета в смутном пыльном свете звёзд.

      – Да, ротный, ты прав. Разведка – делу не помеха. Мои-то ребята вечером вернулись и доложили, что противник остановился километрах в двух-трёх отсюда. Пехота. Где-то до роты. Подвезли полевую кухню, ужинали, мылись в ручье. Хотел бы я знать, что они приготовили нам на завтрак. – Старчак на минуту замолчал, прислушался. За Изверью по-прежнему стояла тишина. Только вдали, явно за городом, слышались тяжкие удары. – А разведчики у тебя – ребята шустрые. Если сейчас не нарвутся на их боевое охранение или на «древесных лягушек», то, значит, прошли.

      – Братов – лучший в батальоне разведчик. Пройдёт.

      Над лесом внезапным светом плеснула осветительная ракета, потащила по брустверам косые тени, заскользила искрящейся струйкой над молчаливыми прозрачными берёзами, над чёрными непроницаемыми шапками сосен и с треском и шипением истаяла, оставив едва заметный угольный след. Её тут же сменила другая, третья.

      Командиры замерли. Они-то знали, что это могло означать. Они напряжённо следили за полётом ракет и каждый из них думал, что вот сейчас… вот сейчас… Не успела рассыпаться третья, в чёрное звёздно-пыльное небо взмыла четвёртая ракета. Но ни выстрелов, ни взрывов гранат, ни криков не последовало. И всё затихло опять. Будто ничего и не было. Никаких ракет. Успокоились.

      – Что-то почувствовали? – Мамчич наклонился в Старчаку. – Как вы думаете?

      – Вряд ли.

      – Почему всполошились?

      – Ракетницу пробует. Боевое охранение выставили. Вечером там никого не было. Так что твои орлы прошли тихо.

      – Неужели действительно прошли?

      Всё, чему он и другие офицеры и преподаватели учили их все эти месяцы, теперь, уже в это первое утро, которое по-настоящему-то ещё и не наступило, курсанты, его курсанты, должны были испытать на практике. И ценою испытания может стать чья-то жизнь. Это беспоило сильнее всего остального.

      – Прошли. Прошли, ротный, твои ребята. Если бы были обнаружены, сейчас такой бы переполох поднялся! Они патронов не жалеют. – Старчак снова сел на дно окопа и закашлялся, уткнувшись лицом в пилотку. – Чёртов кашель. Спим на земле… Бойцы тоже кашляют.

      – Это плохо, – отозвался Мамчич.

      – На войне всё плохо. Но вот что странно: солдат на войне боится заболеть, если нет возможности залечь в санчасть, но постепенно перестаёт думать о том, что в любую минуту его могут убить. А за тёплую портянку последний табак отдаст. Завтра, ротный, и твои закашляют. Половина роты в одних гимнастёрках. Это что, новая форма одежды?

      – Шинели в стирку отдали. Чёрт знает что…

      – В прачечную? – усмехнулся Старчак.

      – В прачечную, – морщась, ответил Мамчич. – Обещали завтра-послезавтра подвезти.

      – Надо землянки оборудовать.

      – Нам тут не зимовать.

      – Нам тут воевать, ротный. А для разведчиков где шинели раздобыли?