Данте и философия. Этьен Жильсон

что те могут за них молиться и молятся? В своем стремлении прийти к Любви почему бы этим христианам не подумать прежде всего о тех, кого они неизменно любят и кто любит их? В жизни Данте мать, которую он потерял очень рано, примерно в возрасти шести лет, была слишком смутным образом, чтобы он мог обратиться к ней. Поистине, у него не было другой богоизбранной заступницы, на чье заступничество давала ему право его любовь, кроме этой блаженной Беатриче: он избрал ее своей заступницей в силу того самого инстинкта, который побуждает стольких христиан молиться своей матери. Предпринимая странствие в загробный мир, чью блаженную душу Данте надеется встретить первой на пороге небес, чтобы она вела его на небеса? Не чью иную, как душу Беатриче. И она в самом деле ждет его. Но Данте не забывает о том, что при этой встрече первое, что он должен сделать, – это исповедаться и покаяться. Чтобы узнать об этом, ему достаточно было спросить себя: каким образом всякий раз, когда, как он чувствовал, Беатриче смотрела на него, приятель Форезе Донати встречался с ее душой:

      Как малыши, глаза потупив ниц,

      Стоят и слушают и, сознавая

      Свою вину, не подымают лиц,

      Так я стоял. «Хоть ты скорбишь, внимая,

      Вскинь бороду, – она сказала мне. —

      Ты больше скорби вынесешь, взирая».

(Чист. XXXI, 64–69).

      Но Данте хорошо знает, на кого полагается. Когда на восьмом небе его пугает внезапное блистанье торжествующих душ, он обращается к Беатриче, словно ребенок, который инстинктивно бросается к матери – своей самой надежной опоре. Но никто не скажет об этом лучше самого Данте:

      Oppresso di stupore, alia mia guida

      Mi volsi, come parvol che ricorre

      Sempre cola dove piu si confida;

      E quella, come madre che soccorre

      Subito al figlio palidoè anelo

      Con la sua voce che il suol ben disporre

      Mi disse: “Non sai tu che se’ in cielo?”

      [Объят смятеньем, я направил взоры

      К моей вожатой, как малыш спешит

      Всегда туда, где верной ждет опоры;

      Она, как мать, чей голос так звучит,

      Что мальчик, побледневший от волненья,

      Опять веселый обретает вид,

      Сказала мне: «Здесь горние селенья»].

(Рай XXII, 1–7).

      Что же говорит побледневшему испуганному малышу мать, его опора, чей голос всегда звучит как утешение? Она произносит эти божественно материнские слова: «Разве ты не знаешь, что ты на небе?». Боюсь, что здесь мы весьма далеки от ученых построений, согласно которым Беатриче никогда не существовала, кроме как в виде символа крещения, духовного сана, низшего духовного чина, воздержания или Света славы. Но зато мы очень близки к Данте.

      Если Беатриче не была реальной женщиной, любимой поэтом в течение ее земной жизни и по-прежнему живущей в его сердце после того, как она покинула этот мир; если бы она не была потеряна им на какое-то время, когда его нравственность переживала глубокий, угрожавший самому его гению кризис, а затем обретена вновь как небесная защитница, чье заступничество спасло и Данте как человека, и его труд, завещанный нам поэтом, –