Офис-дзен (сборник). Даниэль Орлов

Коммерческого тоже не любят, потому что по образованию он врач-гинеколог и любить его неприятно. Коммерческий скользкий. Когда человек скользкий, его трудно удержать на месте, он выскальзывает. Коммерческого зовут Слава. Имя хорошее, но скользкое. Никогда сразу не угадать, какой именно Слава перед тобой: Ярослав, Станислав, Изяслав или какой ещё.

      Здесь любят юриста Леночку. Любят начальника службы безопасности по фамилии Гудненький. Любят пить кофе из чашек с логотипом компании, которые были сделаны в количестве двадцати штук после проведения трёхмесячного тендера. Любят директора управляющей компании Мундевского.

      Кстати о Мундевском… Мундевский бисексуален. Его любят в самом начале, а потом Мундевский сам всех любит вперед главного директора, показывая рвение и молодцеватость. Других способов нет – он непьющий. За это его не любят и презирают. Но ему похрен. У него большой японский автомобиль, жена-прокурор и военно-морское училище за широкими плечами. В его кабинете висит портрет главного директора, выполненный в масле по фотографии из газеты. Главный директор на этом портрете старше и стройнее, нежели в жизни. Перед ним раскрытая книга. Толстая раскрытая книга. Толстая раскрытая книга и чернильница. Главный директор на этом портрете смотрит внимательно и даже немного ласково. Это враньё. И за это Мундевского ещё больше призирают. Но ему всё равно, похрен.

      Остальные тут приходящие. Их вызывают, когда устают любить перечисленных или когда хочется чего-то нового (фантазии всякие, то да сё). А к этому принято готовится. Мужчины особенно тщательно гладят брюки и долго выбирают, какой галстук надеть. Женщины прыскают на себя дорогие духи и рисуют себе изумлённые и грустно-счастливые глаза. Остальные что-то часами распечатывают на принтере.

      Меня обычно зовут в самом конце. Меня зовут, когда все уже ослабли. Когда все ослабли ниже пояса и укрепились в мысли, что наступил пиздец и полное бессилие. Они уже наступили вместе, но ещё ничего не сделано. Всех уже отлюбили, а ещё ничего не сделано. Вернее, бесплодной была любовь. Литературщина? Не вопрос! Потому лучше так: пиздец стал отчетливее. Они уже отлюбили всех, но их всех вместе так никто и не полюбил. И то, что мы сделали все вместе, никто не полюбил. И то, что мы не сделали, но ещё только собираемся сделать, уже никто не собирается любить. Это пиздец.

      И тогда они зовут меня и ждут от меня чуда. Они ждут, что я начну преломлять хлеба и ходить по воде. Им не нужны фокусы с носовым платком. Им не хватит кроликов из портфеля, сотенной банкноты из-за уха и бородатой женщины. Они не хотят бородатых женщин. Они хотят чуда. Все вместе хотят чуда. Даже Андрюха с запотевшими очками и Шуркафан. Шуркафану больно сидеть. Он хочет в туалет, но стесняется. Он хочет домой к жене, но опять стесняется. Он хочет в Пермь к любовнице. Но прежде он хочет чуда. Ибо чудо – это прекрасно. Если не будет чуда, не будет и Перми. Не будет Уфы, не будет Нижнего Новгорода