Я, Тамара Карсавина. Лиан Гийом

В 1914 году Кальметт после встречи с писателем Полем Бурже (который тоже бывал у Греффюлей) будет убит в своем кабинете – его застрелит из пистолета супруга министра.

* * *

      За статьей в «Светском сплетнике», при всей легкости ее интонации, слегка завуалированной и такой французской, скрываются серьезные драмы – и можно поклясться на чем угодно, что ее автору они остались совершенно неведомы.

      Сама хозяйка дома, очаровательная графиня, чье лицо отличалось точеными чертами, с колдовскими рыже-лиловыми глазами, томилась, поговаривают, в обществе своего ветреного мужа, предпочитавшего «тех дамочек, что прыгают на матрасах», обожавшего охоту и презиравшего «круг посвященных». Свою печаль она топила в обществе артистов. Ее подруга Мися Эдвардс (описанная как «игривая и пикантная», в «платье цвета мимозы, подчеркивающем ее округлости»), ставшая поверенной Дягилева и сыгравшая в его жизни решающую роль, напрасно кичилась тем, что она «королева Парижа», – это был не лучший период ее жизни. Ее муж, богатейший газетный магнат Альфред Эдвардс, изменил ей и пожелал развестись. Утешалась она с Жозе-Мария Сертом, молодым и даровитым каталонским художником, будущим декоратором «Русских балетов», но он женится на ней намного позже.

* * *

      Михаил Фокин, балетмейстер (слова «хореограф» тогда еще не существовало) с безудержной игрой воображения, позднее признается, что невыносимо скучал с Анной де Ноай, этой «без умолку стрекочущей» поэтессой с почтенным именем, создавшей первую в литературе премию для женщин «Фемина».

      В тот же самый год, и в последний раз, Дягилев приказал чередовать оперы с балетами, и Фокину приходилось бороться, кричать, топать ногами, добиваясь, чтобы певцам и танцорам выделяли одинаковое время для репетиций, то и дело прерываемых стуком молотков и криками плотников. Действительно, монтировка декораций «Армиды» – с множеством перемен картин, с непомерно большим ложем, для которого пришлось даже воздвигать люк, с живыми баранами, которых частенько забывали в подвале в клетке, и с пресловутыми фонтанами, заливавшими колосники, – сильно задерживала дело.

      Опустошенный, исхудавший, он, совершавший революцию в балетном искусстве, хотел лишь одного – снова вернуться в отель в Нормандии, на улицу д,Эшель, где мы квартировали. Даже наконец женившись и став отцом прелестного мальчика, Фокин ходил с кислой миной и проявлял вспыльчивость, особенно по отношению ко мне. Впрочем, за пределами репетиций мы с ним избегали любого контакта. Годы совместного обучения в Императорском балетном училище в Санкт-Петербурге, общий интерес к музыке и литературе, разделяемые нами обоими идеи о необходимости развивать хореографическое искусство породили между нами дружбу, которая в 1904 году оказалась навсегда подорвана моими последовательными отказами в ответ на его предложения выйти за него замуж.

      – Зачем было отвергать Фокина? – не переставал твердить мне Дягилев. – Как это вы не смогли понять друг друга