Пропавший сюжет. Леонид Зорин

на дорогинский, во всяком случае, так же хрипловато, поет: "Пусть сердце ваше – льдинка, взгляните на меня".

      Дорогин. Охотно.

      Граммофон продолжает: "Я – кроткая блондинка, но полная огня".

      Ах, так?

      "Нам по пути: вы не пожалеете".

      Дорогин согласно кивает головой. Граммофон: "Вы не посмеете мимо пройти. Ха-ха-ха".

      (Останавливает иглу.) Мерси. Последняя строка гениальна. "Ха-ха-ха". Быка за рога. (Напевает.) "Слышен стук топоров, рубят лес на дрова, а любовь, а любовь, а любовь все жива". (Задумывается. Потом с неопределенной интонацией, выражающей не то удовлетворенность, не то удивление.) Мелькнула мысль. Ей-Богу, она. Полцарства за листок! (Находит на столе бумагу.) Ну, попалась, пташка, стой. (Пишет.) Гм-гм. Не худо. Теперь бы только не вымести его с прочим мусором. Намедни что-то я записал. Из ряда вон выходящее. Где оно? (Шарит по столу.) Нет, брат Дорогин, так не годится. Нужен порядок, побей тебя Бог.

      Слышен звонок.

      Однако ж. Кого это черт несет? (Идет в прихожую.)

      Слышно, как открывается дверь. Негромкий, невнятный голос. Голос Дорогина: "Прошу вас, входите". Он возвращается вместе с очень худеньким и очень молоденьким существом. Шляпка, накидка, вуалетка, в руке – маленький саквояж.

      Вошедшая. Я очень поздно, простите меня.

      Дорогин. Не страшно, ночь еще начинается.

      Вошедшая. Я – Вера.

      Дорогин. Дорогин. Андрей Николаич.

      Пауза.

      Вера. Вам говорил обо мне Марк.

      Дорогин. Марк? (Задумчиво.) Марк… (Вдруг хлопает себя по лбу.) Ах, Марк! Ну конечно же! Говорил. Непростительно стал забывчив. Приходится, верите, все записывать. Особливо ежели явится мысль. Счастье, что это не часто случается. Иначе было бы хлопотно жить. Впрочем, что ж я? Поставьте ваш саквояж.

      Вера. Благодарю вас. Марк вам сказал, что я всего на одну ночь? (Снимает накидку, вуаль, остается в черном платье с кармашком.)

      Дорогин. Да-да. Теперь я все уже вспомнил. Поди ж ты, прямо из головы вон… Был я, Верочка, в шумном месте. Одно легкомыслие и соблазн. Несколько, знаете, переусердствовал. Вы себе даже не представляете, как постыдно слаб человек.

      Вера. Нет, почему же. Я сожалею, что так обеспокоила вас. Но завтра утром я вас покину.

      Дорогин. Ради бога. То есть, ради Бога, живите. Хоть ночь, хоть две. Рад вам служить.

      Вера. Завтра утром.

      Дорогин. Как будет угодно-с. Будете обитать вот здесь. (Широким жестом показывает на правую часть комнаты.) Портьера ходит, как занавес в театре. Вот – поглядите. Таким манером вы от меня надежно укрыты… (внимательно смотрит на нее и с видимым изумлением покачивает головой) что, верно, кажется вам нелишним, когда вы встречаетесь с нашим братом. Нет смысла утаивать, что ваш облик делает сильное впечатление. Впрочем, отчетливо ощущение некой монастырской ограды.

      Вера (с усмешкой). Уверена, что я – в безопасности.

      Дорогин. Не сомневайтесь. Пристойный дом. Хотя, разумеется, есть издержки. Вверху упражняется пианист, а по соседству – первая скрипка. Из оркестра – в курзале. Но не всегда. Место хорошее: близко ряды, фруктовые, птичьи, мясные, рыбные, – одним словом, известный Привоз. Отличный утренний моцион. А рядом – вокзал. Порой не спится, гудки поездов тревожат фантазию. Правда, неподалеку маячит архитектура бывшей тюрьмы. Все портит. Ничего не поделаешь.

      Вера. Куда ж без нее? Нет, в самом деле, все очень удобно. Благодарю вас.

      Дорогин. Теперь, как водится, выпьем чайку. Я сооружу самоварчик.

      Вера. Это лишнее, Андрей Николаич.

      Дорогин. Лишнего ничего не будет. Заверяю вас. Сейчас я вернусь. (Уходит.)

      Вера подходит к софе. Достает из саквояжа халат, домашние туфельки, потом садится к столику, извлекает из кармана платья листок, кладет его перед собой, внимательно всматривается, словно изучает. Слышно, как в кухоньке напевает Дорогин: "Я – кроткая блондинка, но полная огня…". Вера подходит к окну.

      Дорогин (возвращается с самоваром в руках, ставит его на стол). О самовар, о бог уюта. В последнее время я стал домовит. Возьмешь этак со стола "Курьер" (берет со стола газету, листает ее), взглянешь – и глаза разбегаются. Сколь искусительные возможности! Куда только тебя не зовут! (Читает.) "Вы можете кончить ночь в "Аркадии". Черт побери! Могу. Но – воздерживаюсь. Тянет к домашнему очагу. (Смотрит на Веру.) "И пальчиком она чертила на затуманенном стекле…". Вас не томит, что окно раскрыто? Ошеломительно теплый май. Весна, знаете, в этом году – манифик… Вы ведь приезжая?

      Вера. Да.

      Дорогин. Завидую. Все испытаете с остротой, которая уже недоступна нам, туземцам и аборигенам. Представьте, море совсем прогрелось. Прошу вас за стол. Вот калачи. А есть и бублики. Беру их у Друмова, что на Коблевской.