Ветер богов. Богдан Сушинский

делает ваш командующий, Клаус граф Шенк фон Штауффенберг, – по слогам произнес его имя и титулы Фромм, словно считывал с судебного дела.

      – Это все, что я могу, а главное, должен бы сказать вам, господин генерал-полковник. Если у вас возникли вопросы…

      «А ведь он уже знает, что у меня состоялись беседы с Беком и Ольбрихтом, – холодно прицеливался к нему Фромм, словно выбирал, где, на каком участке тела должен остановиться ствол пистолета. Он понимает, что все, что здесь происходит, делается с моего молчаливого согласия. Вот почему заявляет мне все это со столь наглой беспечностью. Он считает меня повязанным обязательствами».

      – И как же, по-вашему, я должен реагировать на подобные заявления подчиненных?

      – Как велит вам долг. Но не перед фюрером, а перед великой Германией.

      – Вы мыслите себе ее без фюрера, эту великую Германию, – да, нет? Я, признаться, весьма смутно представляю себе подобную перспективу.

      Штауффенберг промолчал. Поначалу Фромм решил было, что, застигнутый его замечанием, полковник сосредоточивается. Но когда пауза непростительно затянулась, понял, что все значительно сложнее – граф просто-напросто не желает вступать в подобные полемики. То ли устал от них, то ли считает бессмысленными.

      – Не много же у вас аргументов, – заметил командующий. – И молчание ваше тоже неубедительно.

      – Тем не менее вы признаете, что я прав.

      – Если мне не изменяет память, вас назначили начальником штаба, граф-полковник Штауффенберг, – да, нет?

      – Так точно, господин командующий.

      – Идите и приступайте к исполнению своих обязанностей, или, может быть, вначале вы собираетесь убить фюрера – а уж потом заняться исполнением своих непосредственных служебных обязанностей?

      – Второй вариант для меня предпочтительнее. Тем не менее вначале я займусь сугубо штабными делами.

      Массивная нижняя челюсть Фромма вновь отвисла и, описав полукруг, словно жернов, вернулась на место. Его поразила эта страшная откровенность полковника. Насколько же нужно ненавидеть фюрера и насколько не ценить свою собственную жизнь, чтобы решиться на такую безоглядную заговорщицкую храбрость, признал командующий. Неужели они задумали все это всерьез? «Нет, – сказал он себе, вновь провернув нижней челюстью-жерновом, – люди, всерьез задумавшие убить фюрера и осуществить государственный переворот, так вести себя не могут. Не должны».

      – Вы – самоубийца, полковник Штауффенберг, – швырнул он, словно нож, в спину полковнику, который уже взялся за дверную ручку. – Мне жаль вас.

      Граф оглянулся, и единственный глаз его кровянисто взблеснул, отражая оранжевый луч предзакатного солнца.

      – Вы абсолютно правы, господин командующий. Но почему вы имеете в виду только меня?

      – Кого же еще?

      – Всю нацию.

      – Нация самоубийцей не бывает.

      – Ошибаетесь. Нация, позволившая прийти к власти такому человеку, как фюрер, – это и есть