Сияющие. Лорен Бьюкес

ьшивым энтузиазмом и присаживается рядом с ней в жиденькую траву. Да уж, он в жизни не встречал детей с таким гнездом на голове. Ее словно изрядно помотало по пыльной буре, а потом выбросило вместе с мусором, который остался валяться вокруг. Его много: проржавевшие консервные банки, стоящее на боку велосипедное колесо с выскочившими из обода спицами, щербатая чайная чашка, которую девочка поставила перед собой вверх дном, из-за чего серебристые цветочки у ободка утонули в траве. Ручка у чашки сколота – на ее месте осталась лишь пара притупившихся обрубков. – Пьешь чай?

      – Нет, – бурчит она в скругленный воротничок своей клетчатой рубашки. Для ребенка с веснушками она слишком серьезная. Ей это совсем не идет.

      – Ну и ладно, – говорит Харпер. – Я все равно больше люблю кофе. Не нальете мне чашечку, мадам? Черный, пожалуйста, и три ложки сахара. – Он тянется к обшарпанному фарфору, но девочка с возгласом шлепает его по руке. Из-под перевернутой чашки раздается низкое, весьма недовольное жужжание. – Господи, что у тебя там?

      – Не чай, я же сказала! Я играю в цирк!

      – Правда? – Он улыбается, нарочито глуповато и беззаботно, показывая, что не обижается, и ей не стоит принимать все так близко к сердцу. Но ладонь саднит от удара.

      Девочка смотрит на него с подозрением. Не потому, что боится его – или того, что он может с ней сделать, – а потому что злится на него за недогадливость.

      Теперь, оглядевшись, он действительно замечает раскинувшийся вокруг них разваливающийся цирк: его арену, выведенную на земле пальцем, канат в виде сплющенной соломинки для питья, устроенной на паре жестяных банок, и колесо обозрения – стоящее у куста погнутое велосипедное колесо, которое девочка подперла камнем, а между спиц засунула вырванных из журналов бумажных человечков.

      А ведь этот камень прекрасно бы уместился у него в кулаке. И велосипедная спица легко проколола бы девочке глаз – прошла бы насквозь, словно через желе.

      Он сильнее стискивает лошадку в кармане. Яростное жужжание, доносящееся из-под чашки, вибрацией расходится по позвоночнику, отдается в паху.

      Чашка подпрыгивает, и девочка тут же прижимает ее к земле.

      – Ой! – смеется она, и наваждение рассеивается.

      – Да уж, еще какой «ой»! Кто там у тебя? Лев? – Он легонько толкает ее плечом, и ее недовольство сменяется на улыбку, пусть и почти незаметную. – Так ты, значит, дрессировщица? Будешь учить его прыгать через горящие кольца?

      Она улыбается шире, сверкая белоснежными зубками. На ее округлых щеках россыпью выделяются яркие веснушки.

      – Не-а, после прошлого раза Рэйчел не разрешает мне играть со спичками.

      Один из клычков у нее вырос неровно: слегка налезая на резец. А благодаря улыбке даже мутная грязь карих глаз кажется сущей мелочью – теперь в них виднеется блеск, от которого трепещет сердце. Зря он сомневался в Доме. Она идеальна, как и все остальные. Его сияющая девочка.

      – Я Харпер, – представляется он, затаив дыхание, и протягивает руку. Она пожимает ее, придерживая чашку свободной ладонью.

      – А вы незнакомец? – спрашивает она.

      – Уже нет. Я ведь сказал, как меня зовут.

      – А я Кирби. Кирби Мазрахи. Но когда вырасту, буду Лори Стар.

      – Это когда ты приедешь в Голливуд?

      Она подтягивает чашку поближе, вызывая в запертом насекомом новую вспышку гнева, и Харпер понимает: не стоило это говорить.

      – А вы точно не незнакомец?

      – Ну, ты же хочешь выступать в цирке? Кем же Лори Стар будет? Воздушной гимнасткой? Наездницей на слонах? Клоуном? – Он прикладывает палец к верхней губе, шевеля им. – Или дамой с усами?

      К его облегчению, Кирби хихикает.

      – Ну не-е-ет!

      – Будешь укрощать львов! Метать ножи! Глотать факелы!

      – Я буду ходить по канату. Я даже немножко умею! Хотите, покажу?

      Она хочет подняться, но он перебивает ее, охваченный отчаянием:

      – Нет, подожди! Можно посмотреть на твоего льва?

      – Да там не лев, если честно.

      – А вдруг ты обманываешь? – не сдается он.

      – Ладно, но только осторожно, а то он улетит. – Она самую чуточку приподнимает чашку. Харпер, уложив голову на землю, щурится, заглядывая внутрь, и вдыхает успокаивающий запах примятой травы и чернозема. Под чашкой кто-то шевелится. У него мохнатые лапки и черно-желтое тельце; его усики касаются края чашки, и Кирби, ахнув, вновь прижимает ее к земле.

      – Ничего себе, какой большой шмель, – говорит он, присаживаясь на корточки.

      – Знаю, – гордо отвечает ему Кирби.

      – А ты нехило его разозлила.

      – По-моему, он не хочет выступать в цирке.

      – Хочешь, покажу тебе фокус? Ты мне только доверься.

      – А какой?

      – Тебе же нужен канатоходец?

      – Нет, мне…

      Но он уже поднял чашку и накрыл взвинченного шмеля ладонями. Глухой звук,