Свинцовая строчка. Олег Рябов

радовалась в этот день. Я прошел по крутому берегу до Караваихи и поехал домой.

      Меня радовало в тот день все: и солнышко, и река, и ветер.

      Парадоксально, но это факт.

      Люди могли удивляться, пусть – меня это не касалось. Мне могли сказать, что я не знаю, что такое война; нет, я предполагал.

      Прошло 365 дней, сзади осталось 11 000 километров и 4 фронта; этого мне хотелось. Почти все уезжали с тяжелым настроением, и люди сильно изменились за год, они постарели на 5–6 лет. Я гляжу на их лица и вспоминаю Алма-Ату, там это были молодые ребятишки, а сейчас – взрослые люди, увидевшие и пережившие многое, почувствовавшие дыхание смерти. О себе я молчу, как напишешь? Но мне кажется, что я изменился меньше всех.

      В этом артполку я, похоже, последние дни – уже есть приказ о переводе меня в дивизию, в батальон связи. Видите, какая хорошая годовщинка. Делал я попытки попасть в армейские мастерские, но теперь очень рад, что не уехал. Попасть в тыл мне было бы очень неприятно. Я все же не понимаю Миколку. Вчера получил от него открытку – пишет, что после полудюжины рапортов он вырвался из ВВС. Пишет из Мурманска, и даже адреса нет, шлет вам всем привет. Виделся с Генкой Калиновским, но где он, не понял – или в Севастополе, или в Ленинграде, артиллеристом. Но и артиллеристов убивают, Валентин Легостин убит где-то здесь на нашем фронте, может, рядом, где был я, – не знаю.

      Тасе, вероятно, неприятно от этого, но ведь война, а на войне это обычно. Когда-то Борис Логдилов писал, что удивляется тому, что еще жив; это было написано точно и без прикрас, ведь он был в пехоте. Артиллеристы писать так не имеют права, ибо у них лотерея немного другая. Ну, письмо мое съехало не туда!

      10 сентября должно быть всегда чем-то отмечено. Сегодня первый день надели шинели, кажется, наступает осень, а в прошлом году мы катались на яхте, ели помидоры, огурцы там, под Печерами, на песках. Было тепло, я снимал из «лейки», что получилось – так мне и не прислали. С Орловой прощались тогда, но уговорились выпить после войны. Мы не пехотинцы и уже не артиллеристы, а посему будем мечтать о будущем.

      Год тому назад я лежал ночью у нас во дворе на площадке и глядел на звезды, а Леля дежурил и, извините за выражение, воровал с чужих грядок огурцы; он совмещал приятное с полезным. После огурцов переключился на морковь и все угощал меня, а я лежал и думал, попаду ли еще на наш двор. Леле я сказал, что не увидимся минимум год, он не верил. Так скажите ему, что этот минимум передвигается еще на 1,5–2 года. Но мы молоды, а год или два – это миг в нашей жизни; ведь год уже промелькнул.

      Помню, как ночью я простился с Лелей, а утром на вокзале с Тасей. Год прошел; я видел все, что мне хотелось.

10.10.42

      Началось все это с 26 сентября. Утро было тихое, солнечное, ни выстрела, ни ветерка, мы привыкли уже к тишине.

      Мы смирились с тем, что эта узкая шоссейная дорога к Демьянску осталась за немцами. В 11.00 я на курсах радистов рассказывал о работе выходного каскада приемника, как вдруг все насторожились: в небе послышалось мощное гудение