Германтов и унижение Палладио. Александр Товбин

щели между рамой и створкой…

      До сих пор балансирует тот неловкий тощий силуэт на фоне окна.

      – Только не упади, только не упади, – шепчет молитву свою Анюта. И в ужасе замечает, что акробатничает Липа на поломанном стуле. – Час от часу не легче! – У одного из стульев с незапамятных времён выпадала из гнезда-паза ножка, но никак стул было не починить, никак, Анюта не выносила запаха столярного клея, а Липа, хорош, залез как раз на тот поломанный стул, думал наверняка о своих расчётах и формулах.

      Намокшие потемневшие полоски бумаги по контуру окна, прежде чем высохнуть, кое-где вздуваются волдырями.

      И вдруг Анюта спрашивает с робкой улыбкой:

      – Юрочка, можно я тебя поглажу по голове?

      Вспомнила, наверное, Изю и – погладила.

      Германтов сейчас, как и тогда, давным-давно, втянул ноздрями слабый аромат ромашкового мыла.

      Что это, тоже самовнушение?

      Брезгливая Анюта явно побаивалась старческого предсмертного запашка, верного признака внутреннего распада… Да, да, на излёте жизненных сил гнетуще-отвратительно пахнет старость, ещё не умершее, но сдавшееся болезни тело от обречённости своей заранее начинает смердить… Германтов втянул ноздрями воздух. К флюидам тревоги, сгущавшейся в атмосфере спальни, действительно, подмешивался аромат ромашкового мыла, того, давнего… лежал, вдыхал. И заодно с запахом мыла вдыхал натуральный запах полевых ромашек – скромный букетик Липа непременно покупал у какой-нибудь бабульки, когда покидал Кузнечный рынок.

      К запаху ромашек подмешивался ещё и запах лесной земляники…

      Ну да, выложив на газету из большой авоськи овощи, как правило, молодую картошку, морковку, стебли ревеня, огурцы и ещё не созревшие, розовато-зелёные помидоры, которые будут дозревать два-три дня на солнечном подоконнике, показывал в торжественно поднятой руке избранную морковку с раскудрявым хвостом, особенно красивый, в пупырышках, огурец и самый большой фигуристый помидор – показывал Анюте для одобрительного кивка, после которого, впрочем, Анюта, расчехвостив нынешние рынки за скудный ассортимент и дороговизну, обязательно вспоминала с красочными подробностями фруктово-овощное изобилие на киевском Бессарабском рынке: горки отборного, без пятнышка червоточинки, белого налива, помидоры «с морозом»; а однажды её совсем уж недавние времена накрыли, озорно повернулась к Липе: «Помнишь? Огурчики, помидорчики, Сталин Кирова пришил в коридорчике…» Возвращение с Кузнечного рынка выливалось в немой спектакль двух сыгравшихся актёров – достав затем, после демонстрации овощей, из второй, маленькой авоськи, свёрнутый из листка разлинованной школьной тетрадки конус-кулёк с земляникой, высыпав землянику в глубокую тарелку, Липа наливал в литровую банку воду, подравнивая, укорачивал кухонным ножом стебли ромашек и – в завершение