Метро 2035. Дмитрий Глуховский

все равно. Все равно пойду!

      Но выскочили из караулки еще двое, втиснулись между Артемом и дверью, стали мягко толкать его, жалея. Артем – заранее усталый, под глазами круги, еще после вчерашнего подъема не оклемавшийся – с часовыми управиться не мог, хоть драться никто с ним и не собирался. Стали сползаться любопытные: чумазые мальчишки с волосами прозрачными, как стекло, одутловатые хозяйки с руками синими и стальными от бесконечной стирки в ледяной воде, усталые и готовые на что угодно бездумно пялиться фермеры из правого туннеля. Шептались. Смотрели на Артема, но и как бы нет; на лицах было у них – черт разберет что.

      – И все ходит и ходит. Что ходить-то?

      – Ага. И дверь каждый раз нараспашку. А оттуда сифонит, между прочим, сверху-то! Окаянный…

      – Слушай, нельзя же… Нельзя так про него. Он все-таки… Всех нас. Спас же. Детей твоих вот.

      – Спас, ага. А теперь что? Он для этого спасал их, что ль то? И сам рентген хавает, и нас всех тут… За компанию.

      – За хер ему туда, главное? Было бы хоть что! Для чего!

      Но вот среди всех этих лиц появилось одно: главное. Усы заброшены, волосы – жидкие уже и все седые – мостом перекинуты через плешь. Но лицо вычерчено одними прямыми линиями; никаких скруглений. И остальное в нем – жесткое, резиновое, не прожевать, словно взяли человека и провялили заживо. Голос вялили тоже.

      – Разойтись всем. Слышали?

      – Вон Сухой. Сухой пришел. Пускай забирает своего.

      – Дядь Саш…

      – Опять ты, Артем? Мы говорили же с тобой…

      – Открой, дядь Саш.

      – Разошлись, кому сказано! Нечего глазеть тут! А ты – пойдем.

      Артем вместо этого сел на пол, на отполированный холодный гранит. Прислонился к стене спиной.

      – Хватит, – одними губами, беззвучно, обозначил Сухой. – Люди и так шепчутся.

      – Мне надо. Я должен.

      – Там ничего нет! Ничего! Нечего там искать!

      – Я же говорил тебе, дядя Саш.

      – Никита! Ты-то что зеваешь? Давай, проводи граждан!

      – Есть, Сансеич. Так, кому тут приглашения отдельные? Шевели, шевели… – затараторил Никицка, сгребая толпу.

      – Ерунду ты говорил. Послушай… – Сухой выпустил надувавший его воздух, обмяк, сморщился, опустился рядом с Артемом. – Ты же гробишь себя. Думаешь, этот костюм от фона тебя спасет? Да он как решето! От платья ситцевого толку больше!

      – И что?

      – Сталкеры столько не поднимаются, сколько ты… Ты дозу-то пробовал считать? Ну ты жить хочешь или сдохнуть?

      – Я уверен, что слышал это.

      – А я уверен, что тебе причудилось. Некому там сигналы слать. Некому, Артем! Сколько я тебе говорить должен? Никого не осталось. Ничего, кроме Москвы. Кроме нас тут.

      – Не верю.

      – Да мне, думаешь, дело есть, во что ты там веришь, а во что нет?! А вот если у тебя волосы выпадут, до этого есть! Если кровью ссать будешь, до этого – есть! Ты хочешь, чтобы хрен у тебя отсох?!

      Артем пожал плечами. Помолчал, взвешивая. Сухой ждал.

      – Я слышал это. Тогда, на башне. У Ульмана в рации.

      – А кроме тебя, никто не слышал. За все время, сколько ни слушали. Пустой эфир. И что?

      – И я пошел наверх, вот что. Вот и все.

      Артем поднялся на ноги, распрямил спину.

      – Я внуков хочу, – сказал ему снизу Сухой.

      – Чтобы они тут жили? В подземелье?

      – В метро, – поправил его Сухой.

      – В метро, – согласился Артем.

      – И нормально они тут проживут. Хотя бы родятся. А так…

      – Скажи им, чтобы открыли, дядь Саш.

      Сухой смотрел в пол. В черный блестящий гранит. Что-то там, видно, было.

      – Ты слышал, что люди говорят? Что крыша у тебя поехала. Тогда, на башне.

      Артем скривил улыбку.

      Набрал воздуха.

      – Чтобы внуки, знаешь что надо было, дядя Саш? Надо было детей своих рожать. Ими бы и командовал. И внуки бы на тебя тогда были похожи, а не хер знает на кого.

      Сухой зажмурился. Протикала секунда.

      – Никита, открой ему. Пускай валит. Пускай околеет. Насрать.

      Никицка послушался молча. Артем удовлетворенно кивнул.

      – Скоро вернусь, – сказал он Сухому уже из буфера.

      Тот по стенке поднялся, обернул к Артему сутулую спину и зашаркал прочь, полируя гранит.

      Грохнула дверь буфера, запираясь. Зажглась ярко-белая лампочка под потолком, двадцать пять лет гарантии, слабым зимним солнцем отразилась в грязном кафеле, которым в буфере все было обложено, кроме одной железной стены. Пластиковый стул рваный – отдышаться или ботинки зашнуровать, на крючке – поникший костюм химзащиты, в полу – сток, и шланг резиновый торчал – для дезактивации. В углу еще ранец стоял армейский.