Муравьиный бог: реквием. Александра Николаенко

урожай. Варение клубничное варила, котлеты жарила, траву на чердаках сушила, рубила, жгла, пилила и давила, закатывала банки впрок, обедать-ужинать звала.

      В тазу варенном вязли осы, в чае – мошки, паук тянул прозрачную слюнную нить, и в солнечной сети дрожали, осыпаясь, синеглазые павлинки, коричницы, крапивницы, белянки и воскресали ночью в серых мотыльков.

      Она из чайника парящим кипятком лила под дом, за лавочку, в ступеней щели, и вытекали смывные ручьи, неся наклоном плитки до травы на чёрный мак похожих дохлых муравьёв.

      – Для вас рощу? Для вас сажу, проклятых? Штоб сгрызли мне туть всё, татарева?

      – Они, ба, тоже вон рыхлят.

      – Рыхлять… Под дом они рыхлять, под всход, под корень, что люди, что они. Одни горбы по саду, ты смотри…

      И по ступенькам вниз и вверх крыльцу от утра до заката опять стекали и втекали муравьиные ручьи, военные угрюмые колонны, и на тропинке, долго издыхая, корчился червяк, облепленный проголодавшимся отрядом. Она обматывала шерстью в скипидаре яблонь низ, копала глиняные рвы-осады вкруг стволов, из шланга наполнял Петруша утром их водой, чтоб вплавь коры не добрались, и в листиках, пока не видит, переправлял врагов с того на этот берег круговой. Раскладывая камни, кирпичи у ры́хлищ и ходов, ждала три дня перевернуть капканы, чтоб кипятком полить проклятое тварьё, и, обивая ноги, падала сама, и в доме хлюпали под тапком спичечные коробки-ловушки со смертоносной смесью мёда, серы и дрожжей. В кустах смородины, крыжовника кустах валялись смоченные керосином тряпки, она макала ветки в мыльно-зольные растворы, солила муравейники, перчила, капала карболкой, обкладывала холмики полынью, мятой, чесноком, и за пределы сада в сумерки несли вдвоём переселенцев-иждивенцев в вёдрах, ссыпая куличами на курган ссечённые лопатами хоромы, и, перед сном крестясь на образа, шептала:

      – Велико, божи, милосердие твоё.

      Сад засыпал, освобождённый от врагов, и просыпался с первым муравьём.

10

      – Велико раз. Велико два-с. Велико три-с…

      – Ну, бох тебя храни…

      – Храни хоть, не храни, Верунь, а годы-то берут.

      – Беруть, да ты своё бери.

      – Взяла б, да ты-то не отдашь.

      – Чё ж ни отдам? Спасибо скажем. Или своё до хаты не идёть? Несладко, видно, манишь… А комарья-то! Осподи помилуй, комарья…

      – Не говори… да тут у вас тенно́, Верунь, вот им и рай.

      – В правленье, что ль, на их подать, а, Зин? Не с неба ж тень на нас, вон не растёть тут ничаво от них, садила кабачки, а де они? – Она заговорила в шёпот, махнув на василевский яблоневый сад.

      – Ну, скажешь, Вер, я не могу: на тень-то в суд…

      – Чаво ты тень? Какая тень тябе? Пусь яблони хоть ту-то ветьку спилять…

      – Не смеши.

      Она обиженно вздохнула, смахнула комара, повошкала укус, сказала, щурясь:

      – Вот тоже, вишь, поганое: лятить, кусат, не знаеть, сволочь, де своё.

      – Дожди, тепло…

      – Не говори. Туман такой утра́ми… Петь!

      – Чего?

      – Ты марлю-то прибил?

      – Прибил.

      – Прибил до новых дыр… ой, Зина,