.

так и разговор не мал.

      Да и известно, что у нас бутылка вовсе не пьянство, а момент сокровенной истины.

      Ну а поскольку знающие люди утверждают, что для личной комфортности каждого человека его должны окружать как минимум семнадцать других человек, я их всех столько уж, сколько наберется, посажу за этот мой безразмерный стол… «Приходи ко мне, браты…»

      И разверзлись железные стены, и я въяве увидал за длинным столом, составленным из нескольких разнокалиберных столиков, накрытых белоснежной льняной скатертью, гомонящую компанию гостей. Там посередке и бутыль возвышалась, основательная, на манер старинной четверти, но пообъемистей, водка в ней, прозрачненькая, едва-едва колыхалась, отбрасывая серебряный блик на накрахмаленную скатерть.

      Лица как сквозь дымку. Но вот уже чуть резче, яснее… И громче голоса. А среди них рокочущий смех моего давнего дружка из Тюмени Жени Шермана: гхы-гхы-гхы…

      Шерман-бренди (Евгений Шерман)

      О Шермане я был наслышан и прежде. Он в ту пору был достаточно известен среди журналистов Урала и Сибири. Печатался под псевдонимом Евгений Ананьев.

      На кой шут ему понадобился псевдоним, не понимаю. Он был не из тех, кто хоть в малой степени комплексовал по поводу своего еврейства. Да и не было у него нужды приспосабливаться к этой власти.

      Другое дело, что кровь ему досталась черт знает какая, неуправляемая. Все беды у него были от этой самой крови…

      Встретились мы впервые на семинаре очеркистов в дачной местности в Комарове, куда обещает приехать «в понедельник до второго» герой популярного шлягера. В отличие от него, я прибыл туда с опозданием…

      Теплый май шестидесятого…

      Я застал занятия в самом разгаре. И конечно, первый, кого увидел в столовой за длинными сомкнутыми столами, – Шерман… Его нельзя было не угадать.

      Про таких обычно строители, среди которых я в ту пору обитал, говорят: шестьдесят девять. Мол, как ни крути, одинаков что в ширину, что в длину…

      У Шермана смуглое лицо и густые курчавые волосы… Стихия волос, и на руках и на груди… Черная лопата-бородища, да ласковые навыкате глаза и смех… Смех у него особый, утробный, чуть глуховатый хохоток из-под бороды: гхы-гхы-гхы…

      Смех ребенка. Да Шерман, в общем, и был очень большой и доверчивый ребенок. За это и любили. Остальное замечалось потом: болтающийся, как на вешалке, костюм, более напоминавший пижаму, растерзанная сорочка да грудь, волосатая, вечно распахнутая… И конечно, нога. Но какая нога!

      Не было приличных ботинок у Шермана. Даже тапочек…

      Свидетельствую – Шерман был всегда скверно обут. В лучшем случае какие-то доморощенные чеботы, пошитые сапожником-умельцем и стоптанные до дыр.

      Но внешность – это еще не Шерман, не весь Шерман. Это его начало. Он и возникал в нашей жизни как стихия, внезапно, фатально, неотвратимо. Будто сваливался с небес. И это «гхы, гхы, гхы», предвещающее начало эпохи Шермана.

      Во всю ширину проема дверей сперва тело Шермана. Нет, тело потом, сперва – борода.

      Ни