Лекции по истории западной философии Нового времени. Сергей Чухлеб

вариантом второго тома «Археологии идей». Этот том все еще находится в работе. Но, к сожалению, мои студенты не имеют возможности ждать окончания этой работы. Учебник, освещающий материал второго семестра, им нужен уже сейчас. Именно поэтому я счел возможным и необходимым издать эту книгу.

      Я хорошо осознаю, что текст не «пропечен», как следует. Кроме того, в нем отсутствуют некоторые главы, которые обязательно должны присутствовать во втором томе «Археологии идей». Надеюсь, что читатель не будет слишком строг к этой книге.

      Второй том я планирую в качестве продолжения «Археологии идей. Истории философии в доступном изложении. Запад: Античность, Средневековье». Впрочем, каждую из этих книг вполне можно считать самостоятельным текстом. Помимо временной последовательности эти две книги могут быть объединены и общей для них задачей – археологией идей. Для нас понятен и привычен феномен изобретения какой-либо вещи или технологии. Но идеи, фактически, изобретаются так же, как изобретаются вещи и технологии. Изобретение чего-либо при всей спонтанности этого процесса обуславливается наличными характером общества и исторической ситуацией. И степень востребованности изобретения, его судьба определяются этими же факторами. Классический пример тому – порох. Порох был изобретен в Китае в начале первого тысячелетия нашей эры, но в вещество, революционизирующее мир, он превратился лишь тогда, когда с этим изобретением ознакомилась Западная Европа.

      То же с идеями и мировоззрениями. У них всегда есть автор. И этот автор укоренен в соответствующей исторической эпохе и мыслит сообразно социокультурным обстоятельствам своей социальной среды. И если его идеи оказываются востребованными, то они начинают меняться и преобразовываться, эволюционировать сообразно эволюции социума и культуры, меняя по ходу этой эволюции мир.

      Таким образом, «археология идей» ставит перед собой задачу проследить возникновение и эволюцию таких культурных программ, как философские идеи, и понять, почему и в каком виде эти программы ныне присутствуют в нашей голове и определяют наше поведение.

      Подобное исследование значимо не только для узкого круга специалистов, но и для множества образованных людей. Знание о собственных культурных программах, определяющих наше мышление и поведение, позволяет человеку более произвольно, более творчески отнестись к ним и изменить их при необходимости сообразно пониманию собственного блага. Подобное изменение тем более необходимо, поскольку ум современного человека (впрочем, как и человека прежних эпох) содержит в себе невообразимую мешанину из истинных идей, из идей-фантомов, из идей- паразитов, из идей-долженствований и из много чего другого. И все эти идеи противоречат друг другу и постоянно конфликтуют. В итоге, человек оказывается в той же ситуации, в какой пребывает компьютер, обремененный несколькими фундаментальными конфликтующими программами. Компьютер в подобной ситуации «зависает», а человек совершает действия, которые вместо ожидаемого блага порождают зло.

      Соответственно, понимание сущности и логики той или иной культурной программы, «засевшей» у него в голове, позволяет образованному человеку заняться чисткой собственного сознания. При этом, заметьте, я вовсе не настаиваю на том, чтобы человек «чистил» свое сознание сообразно тем идеям, которые я считаю истинными или наиболее адекватными современной цивилизации. Вне всякого сомнения, в моем лице Истина, наконец, обрела вернейшего и доверенного друга. Но я отлично осознаю, что сокровенное знание о подобной дружбе посещало и посещает множество людей и само по себе не может являться гарантией обретения истины. Поэтому разумно и хорошо, если каждый сам определит, что для него является истиной и благом и сообразно этому избавит свое сознание от конфликтующих программ и идей. Подобная процедура, как минимум, станет еще одной проверкой истинности того мировоззрения, которого придерживается человек.

      Некоторые мои коллеги, ознакомившись с первым томом «Археологии идей», упрекали меня за многочисленные авторские отступления от изложения исторического материала, напечатанные мелким шрифтом. Иногда дело даже доходило до курьеза. Одна моя коллега жаловалась мне, что «мелкий шрифт» ее сильно отвлекает от основного изложения. «Так не читайте его! Этот текст для того и напечатан мелким шрифтом, чтобы читатель при желании мог его игнорировать» – отвечал я ей. «Да как же его не читать, когда там написано самое интересное!» – изумилась в ответ коллега.

      Я хорошо осознаю соблазн, заключающийся в моем «мелком шрифте» не только для читателя, но и для автора. Желая быть предельно объективным и диалогичным по отношению к тому или иному философу прошлого, я компенсировал это необходимое для адекватного изложения смирение тем, что разрешал себе свободно выразить свое мнение об этом философе и его идеях в разделах, напечатанных мелким шрифтом. Но при этом мне постоянно приходилось бороться с разрастанием этих авторских отступлений с тем, чтобы философия автора не заслонила собой личности и идеи тех философов, которые стали предметом моего изложения. Похоже, разумную пропорцию между излагаемыми философами и позицией автора в первом томе мне удалось соблюсти.

      Принятый мною способ изложения преследует и еще