Господа офицеры. Борис Васильев

все это до крайности нелепо, – вздохнул Тюрберт.

      – Что именно?

      – Все! – отрезал подпоручик. – Если такое же согласие царит среди всех офицеров в Сербии, то султан может отдать распоряжение о параде в Стамбуле. Ладно, займемся похоронами. Кто прочитает молитву? Я не помню ничего, кроме «Отче наш».

      – Какая разница, что читать? – пожал плечами Отвиновский. – Молитвы нужны живым, а не мертвым.

      – Их-то я и имею в виду.

      К закату все было готово, но в могилу уже опускали всех восьмерых. Среди артиллеристов нашелся пожилой солдат, знающий обрывки канона по единоумершему, которые он и пробормотал прокуренным басом:

      – Мы же от земли тленни созданы быхом и в землю ту же возвратимся…

      – Ту же, да не ту, – вздохнул Захар, горестно покачав головой.

      Тюрберт сказал несколько слов, офицеры отсалютовали погибшим, солдаты бросили по горсти земли – и погребение было окончено. Засыпали яму, возвели холм, поставили крест, постояли, сняв шапки.

      – Хуже нет, когда в чужой земле зарывают, – сказал Захар. – Хуже нет.

      Первая смерть на чужбине не так угнетала его, как первые похороны. Он все время возвращался к мысли о земле, хранившей прах отцов и прадедов. И ругательски ругал себя, что не захватил горсти родной земли.

      От болгар по-прежнему поступали тревожные сведения: черкесы не уходили, кружась на расстоянии выстрела. А смены у охранения не было, так как артиллеристов использовать для этого не годилось: и ружья у них были старого образца, и стреляли они из них плохо.

      – Ничего, – сказал Стойчо; он сам пришел с последним донесением. – Мы привыкли не спать ночами.

      По приказу Тюрберта солдаты развели костры, готовили ужин. Захар еще возился с котлом, когда к офицерскому костру подошел унтер.

      – Ваше благородие, врет он, нехристь этот. Говорит он по-нашему и понимает!

      – Откуда тебе известно?

      – Так до ветру сам попросился!

      – Своди до ветру и давай его сюда.

      Через четверть часа пленный стоял перед Тюрбертом. Руки у него были связаны, конец веревки держал унтер.

      – Развяжи и ступай.

      – Сбежит, ваше благородие, – с сомнением сказал унтер. – Шустер!

      – Побежит – получит пулю, – проворчал Отвиновский.

      Унтер неодобрительно покачал головой, но руки пленному развязал. И сразу же ушел: в батарее у Тюрберта был порядок.

      – Как приспичило, так и язык вспомнил? – усмехнулся подпоручик. – Как зовут? Как зовут, спрашиваю?

      – Ислам-бек! – с вызовом выкрикнул черкес.

      Офицеры переглянулись.

      – Вот почему они не уходят, – тихо сказал Совримович. – Беспокоятся о своем вожде.

      – Садитесь, бек, – сказал, помолчав, Тюрберт. – Ваше место у этого костра. Вместе поужинаем и поговорим.

      Помедлив, бек опустился на попону между Олексиным и Совримовичем, по-турецки подвернув ноги. Теперь, когда стало известно, кто он, этот молчаливый пленный, офицеры совершенно по-иному и смотрели и видели его, оценив