Господа офицеры. Борис Васильев

господ гвардейских офицеров.

      – Почему не ходатайствовал о переводе?

      – Потому что вызвал гвардии подпоручика Тюрберта. А он отказался драться со мной именно в связи со щами.

      Старик снова взял трубку, внимательно осмотрел ее и опять отложил. Встал и, заложив руки за прямую, как трость, спину, долго ходил по кабинету. Гавриил смотрел на эту несгибаемую, вызывающе высокомерную спину и жалел, что сказал о дуэли: уход из армии можно было бы объяснить, не вдаваясь в подробности. Но подробности стали известны, и, судя по напряженно выпрямленной спине, отец воспринял их как личное оскорбление.

      – Пять веков Олексины служат отечеству мечом, – надменно сказал старик. – Во всех войнах, во всех походах и ни в одном из заговоров. Не чинов мы искали, но чести, и нас скорее уважали, чем любили. Никогда – слышишь? – никогда не ищи любви у сильных мира сего, но требуй уважения, завоеванного тобой. Требуй, но не проси, мы не просили милостей у государей. Ни милости, ни снисхождения, помни об этом.

      – Да, батюшка.

      – Собираешься за границу?

      – Да. Уже выправил бумаги.

      – За Василием в Америку?

      – Нет. Воевать.

      – Ах, в Сербию! – Старик рассмеялся. – Мода на идеи? Ну-ну, проверь. Идею нужно проверить, в этом нет ничего дурного. Дурно следовать идее без проверки. Даже не дурно, а глупо. Тебе двадцать четыре минуло?

      – Минуло, батюшка.

      – Двадцать четыре – и еще не воевал? Непростительная оплошность для российского офицера. Ну что же, благословляю. Себя проверишь, идею свою проверишь. Только обид не забывай.

      – Не забуду.

      – И голову под турецкую пулю не подставь.

      – Как повезет.

      – Глупо. Офицер, принимающий в расчет везенье, – плохой офицер.

      – Да ведь пуля-то дура, – улыбнулся Гавриил.

      – Именно это я и имел в виду. Именно-с. Поди узнай, вернулся ли Игнат, да вели чай подать.

      Поручик поклонился и вышел из кабинета. Вопрос, которого он боялся, разрешился проще, чем он предполагал. Конечно, можно было бы уехать без отцовского согласия, и это было бы куда как современно, но Гавриил не любил современности.

      Игнат давно прибыл, но сразу же уехал опять – за багажом Гавриила. Поручик сказал, чтоб подавали чай, и вернулся в кабинет. И только сел, как дверь приотворилась и в комнату осторожно заглянул Игнат:

      – Ваше благородие, Гаврила Иванович.

      – Все сделал? – спросил отец, не поворачивая головы.

      – Все исполнил, что приказать изволили. И билеты, и багаж.

      – Чай?

      – Сей момент: Петр самовар раздувает.

      – Хорошо, ступай.

      Седая голова Игната втянулась в дверную щель. Потом высунулась рука и таинственно поманила Гавриила.

      – Извините, батюшка, – сказал поручик, вставая.

      Старик важно кивнул: любил почтение и порядок. И снова окутался дымом сладковатого голландского табака.

      Гавриил вышел, прикрыл дверь; в коридоре ждал Игнат.

      – Братец ваш