.

утра. Косой прямоугольник света лежал на полу. Он медленно двигался. Она долго следила за ним. Оленька спала, уткнувшись головой в подушку. Черкашина вспомнила, как вчера она зашла за ней в детский сад, дети бегали вперегонки, а Оленька отстала сразу – побледнела, а потом уже не бежала, а торопливо шла, улыбаясь, на неверных ножках. И сейчас, когда Черкашина повернула ее на бочок, из-под спутанных волос показалось бледно-розовое личико, в котором было что-то болезненное. «Или мне это кажется?» – с упавшим сердцем подумала Черкашина.

      Миша Лепестков забежал рано, в девятом часу. Она торопилась на работу, опаздывала, а надо было еще отвести Оленьку в сад. Но то, что он сказал, сразу заставило ее забыть все свои дела и заботу.

      – Что вы говорите, Миша? Не понимаю. Куда переехать? Какая дача?

      Он объяснил.

      – Да бог с вами! А Оленька?

      Лепестков ответил, что Оленьку нужно, разумеется, взять с собой.

      – А с кем она будет оставаться? Дача пустая?

      – Не совсем. Там живет один человек.

      – Женщина?

      – Нет, мужчина. Остроградский. Вы знакомы?

      – Нет. – У нее было растерянное лицо. – Какой Остроградский?

      – Тот самый. Он вернулся из ссылки. В Москве у него нет квартиры.

      – Тот самый?

      Ольга Прохоровна была на одной лекции Остроградского. Он тогда уже оставил преподавание, но два-три раза в год выступал перед студентами всех курсов по самым общим вопросам океанографии. Ей запомнилась его легкость, он не вошел, а вбежал на кафедру. Он был моложавый, тонкий и говорил сложно, но свободно, с уверенностью, что его понимают.

      – Он живет там один?

      – Да.

      Она рассердилась:

      – Значит, Оленька будет целый день с незнакомым человеком, а я в Москве буду умирать от беспокойства. Так?

      – Да, – сказал Лепестков. У него был несчастный вид.

      – Прекрасная мысль.

      – Там очень хорошо. Лес.

      – Да знаю я Лазаревку!

      – Воздух. Там живет еще бабка. Она топит. Помогать не станет.

      – Еще лучше. Значит, мне надо вставать в пять часов, готовить для Оленьки, бежать на поезд, а потом…

      Она села и расплакалась.

      – Ольга, да полно, что вы! – Растерянный Лепестков гладил ее по плечу. – Ну, забудьте об этом. Вы же сами… Когда еще будет другая комната!

      – Никогда, – плача говорила Черкашина. – Господи, неужели я не понимаю, что это было бы прекрасно, чудесно. Оленька проводила бы на воздухе целые дни, она быстро поправилась бы, и я была бы там счастлива, потому что люблю лес и устала. Но это невозможно. Неужели вы не понимаете, что это невозможно?

      – Понимаю, – подтвердил Лепестков. – Не будем больше говорить об этом.

      Они вышли вместе. Лепестков отвел Оленьку в детский сад, Ольга Прохоровна поехала на работу. Но весь день она не переставала думать о Лазаревке.

      Лесничество, в котором служил отец, было в пяти километрах от Лазаревки. Она