Суер-Выер и много чего ещё. Юрий Коваль

не смог, хотя и перерыл весь интернет.

      Дело было в ЦДЛ, на очередном юбилее живого классика. Зал битком, кроме писателей, в нём представители братских литератур, делегаты от стран соцлагеря, и каждый обязан выйти к юбиляру с поздравительной речью.

      Вот выходит на сцену представитель Болгарии, поздравляет.

      – Как же, помню Болгарию, – дружелюбно говорит юбиляр. – Когда мы в сорок четвёртом брали Софию… – и что-то говорит дальше.

      Болгарина сменяет поляк. Цветы, поздравления.

      – Да, Польша, а как же, помню, – говорит Михалков. – Когда мы в сорок пятом брали Варшаву…

      Поздравляет представитель Чехословакии.

      Михалков:

      – Конечно, помню Чехословакию. Когда мы брали Прагу…

      То же самое делегату от ГДР – про Берлин.

      Настал момент для представителя Кубы.

      Выходит кубинец, говорит речь.

      И тут из зала раздаётся голос Юрия Коваля:

      – А вот когда мы брали Гавану…

      По-моему, история замечательная. На ней я и ставлю точку в разговоре о Юрии Ковале.

P. S. ко всему написанному

      Наверное, как велят правила, нужно было бы дать читателю биографию Юрия Коваля, раз уж я, грешный, взялся написать предисловие к этой книге.

      Каюсь, биографии я не дал.

      Биография и много чего ещё будет в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия», в книге, которая непременно выйдет. Коваль настолько замечательный человек, что более чем достоин отдельной о себе книги.

      Александр Етоев

      Суер-Выер

      Посвящается Белле Ахмадулиной

      Часть первая

      Фок

      Бушприт

      Тёмный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана.

      Наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» тихо покачивался на волнах, нарушая тишину тропической ночи только скрипом своей ватерлинии.

      – Грот-фок на гитовы! – раздалось с капитанского мостика.

      Вмиг оборвалось шестнадцать храпов, и тридцать три мозолистые подошвы выбили на палубе утреннюю зорю.

      Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в своё одеяло.

      Главы I–VI[1]

      Шторм

      Служил у нас на «Лавре Георгиевиче» вперёдсмотрящий.

      Ящиков.

      А мы решили завести ещё и назадсмотрящего. Ну мало ли что бывает. Короче – надо. Завели, а фамилию ему давать не стали. Ну на кой, простите, пёс, назадсмотрящему-то фамилия?

      А он говорит:

      – Ну дайте же хоть какую-нибудь. Ну хоть бы Бунин.

      Никакого, конечно, Бунина мы ему не дали.

      А он назад оглянулся и как рявкнет:

      – Идёт шторм!

      – Шторм? – удивился наш капитан сэр Суер-Выер. – Так ведь он умер.

      – Кто умер?

      – Шторм умер. Апполинарий Брамсович.

      – А это другой шторм идёт, – пояснил вперёдтеперьужесмотрящий Ящиков.

      – И другой умер, – сказал Суер. – Через два года.

      – Знаете что, капитан, – который Бунина просил, говорит, – свищите

1

Падение культуры пристального чтения в конце XX века принудило автора не только к сдваиванию и к страиванию, но даже, как видим, и к сошестерению некоторых глав.