За девятое небо. Екатерина Мекачима

вреда поющей деве они не могли – та, что умерла, вновь умереть не может.

      Дрозд кружил над стаей волков, пытающихся разорвать русалку, и серебряное кружево птичьей Песни оплетало чёрных волколаков, сковывая их. И чем больше мавки пытались достать Марью, тем сильнее пленили их путы серебряной Песни.

      Сквозь алое марево боли и закрытые веки Марья видела, как отступали мавки перед силой Песни. Но та Песнь была не её – Марья лишь повторяла за Дроздом слова, что по своей природе не были словами, слова той Песни, что когда-то спел птице Светозар.

      В русалке никогда не было столько силы… Эта непрошеная мысль прервала Песнь, и Марья увидела себя в огне. Огонь Хорохая, ревя неистовым пламенем, ослеплял и сводил с ума – он мог погубить даже то, что уже мертво. Марья видела свою смерть – она погибнет так же, как погибла на празднике Весны. Только её дух не сможет отправиться в Ирий, не сможет отправиться и к Мору – огонь Хорохая забирает даже посмертное бытие… И она никогда не спасёт Светозара.

      Ужас накрыл ледяной волной, придавил лапами освободившихся от пут мавок: кружево серебряной Песни таяло, выпуская Тьму на волю.

      Сквозь мрак и всполохи грядущего огня, сквозь вой разъярённых мавок и едва различимую серебряную Песнь Дрозда Марья услышала сиплый смех русалок. В том смехе не было ничего, кроме мрака. Мрака, что, опутывая душу леденящими словами, забирал к себе…

      Глава 2. Тьма сгущается

      Мухома Заяц, стоя в окружении свиты на главном причале Зайцевского порта, хмуро смотрел на прибывающие корабли: их было слишком много – всё войско Пяти Стольных Островов. Заяц знал, что скоро грядёт битва при Ровновольске, но знал он и то, что дружины не успеют к началу сражения прибыть на Юг.

      Первыми причалили суда с обводами для ледового плавания – они прокладывали путь по начинавшей замерзать воде.

      Смеркалось; золотой огонь факелов рассеивал сизые сумерки, отражаясь от падающего снега, освещал прибывающие корабли, играл на шлемах сходивших на землю витязей, золотил белые одеяния волхвов. Вечер полнился голосами людей и звоном доспехов. Торговцы и покупатели с большого базара, что теперь простирался от Зайцевского порта до почти отстроенной городской стены, толпились в порту, любопытствуя.

      С тяжёлым сердцем князь Волыньского княжества смотрел, как в окружении свиты сходит с корабля великий военачальник Ворон.

      В доспехах и плаще сухой и поджарый Ворон выглядел куда мощнее, чем обычно. Подойдя к князю, Ворон, положив на сердце руку, поклонился. Заяц ответил тем же.

      – Да хранят нашу землю Боги, – прохрипел Ворон. Взгляд его был холоден и суров. – С рассветом мы отправимся в путь, по Великой Дороге дойдём до Ровновольска.

      – Это великое испытание мы преодолеем только сообща, – согласился Заяц. – Мой дом – ваш дом. Людей у нас немного – только торговцы да рыбаки, оружие держать не умеем, но огнём обогреем да хлебом с солью встретим.

      Ворон, зная, насколько Мухома Заяц близок к правящим дворам не только Солнцеграда, но и других