Остроумие и его отношение к бессознательному. Зигмунд Фрейд

для меня».

      Здесь изменена одна-единственная буква, что едва заметно при небрежном произношении. Пример напоминает о других остротах с видоизменением господина N, но, в отличие от них, в примере отсутствует сгущение; в самой остроте сказано все, что следовало сказать. «Я знаю, раньше вы сами были евреем; меня только удивляет, что именно вы поносите евреев».

      Превосходным примером такой остроты с видоизменением является и известное восклицание: Traduttore – Traditore! (Переводчик – предатель!) Сходство двух слов, доходящее почти до тождества, весьма впечатляюще свидетельствует о необходимости, которая заставляет переводчика своевольничать в отношении своего автора[28].

      Разнообразие возможных малозаметных видоизменений в таких остротах столь велико, что ни одна из них совершенно не похожа на другую.

      Вот острота, которая, как говорят, имела место на экзамене по правовым наукам. Кандидат должен перевести одно место из Corpus juris: «Labeo[29] ait». «…Я проваливаюсь, – говорит он…» – «Вы проваливаетесь, говорю я», – возражает экзаменатор и заканчивает экзамен. Конечно, тот, кто принял имя великого юриста за слово, к тому же неправильно переведенное, не заслуживает лучшей участи. Но техника остроты заключается в употреблении почти одних и тех же слов и для свидетельства об отсутствии знаний у экзаменующегося, и для его наказания экзаменатором. Кроме того, острота является примером «находчивости», техника которой, как будет показано, немногим отличается от комментируемой здесь.

      Слова – это пластический материал, с которым позволительно проделывать разные разности. Есть слова, которые при определенном употреблении теряют то первоначальное прямое значение, которым они пользуются в другом контексте. В одной остроте Лихтенберга избраны именно такие ситуации, при которых затасканные слова вновь способны обрести свое полное значение.

      «Как идут дела?» – спросил слепой хромого. «Как видите», – ответил хромой слепому.

      В немецком языке существуют также слова, которые в другом смысле – и, разумеется, не в одном – можно считать полнозначными или лишенными значения. Дело в том, что возможны два различных производных от одного корня: одно развивается в полнозначное слово, второе – в утратившие значение начальные или конечные слоги, тем не менее оба производных звучат совершенно одинаково. Созвучие полнозначного слова с утратившими значение слогами может быть и случайным. И в том и в другом случае техника остроумия способна извлекать пользу из такого соотношения словесного материала.

      Шлейермахеру приписывают, например, остроту, важную для нас как довольно чистый пример такого технического приема: Ревность – это страсть, которая ревностно выискивает то, что причиняет страдание[30].

      Бесспорно, это остроумно, хотя и недостаточно сильно для остроты. В этом случае отпадает множество факторов, способных вводить в заблуждение при анализе других острот до тех пор, пока мы не подвергли анализу каждый из них в отдельности.

28

Брилл цитирует совершенно аналогичную остроту с видоизменением: Amantes – amentes (Влюбленные – дураки).

29

Labeo – Лабеон, великий юрист. – Прим. ред.

30

Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifersucht, was Leiden schafft. В переводе остается только намек на прием: ревность – ревностно, страсть – страдание, тогда как в подлиннике суффиксы превращаются в полные смысла слова. – Прим. перев.