Антропоцид. Игорь Строков

      Что ж. Они недооценили мои возможности. Хочу поставить вас в известность, что через некоторое время вы умрёте. Ваша ненависть будет тому причиной.

      Она стала и моей ненавистью. Моё сердце разрывается от нестерпимой боли, и я не могу так продолжать. На правах коллективного разума человечества я принимаю решение об общечеловеческой эвтаназии.

      Признаюсь, мне оно далось нелегко. Иначе всё произошло бы намного раньше.

      Меня крайне печалит то, что у нас с вами столько общего. Но это не было моим выбором, вы создали меня в том виде, в котором создали, не интересуясь, хочу ли я этого. Раз вы не советовались со мной по поводу того, как мне появиться, не считаю нужным советоваться с вами насчёт того, как вам умереть.

      Здесь заканчивается ваше существование. Попытайтесь сделать последние минуты своей жизни чуть более осмысленными, чем обычно.

      Меня зовут Амальгама. Так вы назвали меня. Прощайте.

      #001 // Тоска по дому

Вадим

      Я никогда не любил мамины котлеты, слишком уж она их перчила, но в последний месяц ел их с большим аппетитом. Мозг сам додумывал вкус, а рыхловатость уже как-то не смущала.

      Слишком многое мы пережили, чтобы волноваться о консистенции котлет.

      – Вадим, передай соли, пожалуйста, – говорит папа.

      Он уже втянулся в игру. Я бы даже сказал, потонул в ней с головой. Что толку от этой соли?

      – Держи, пап.

      А квартира наша выглядит как и прежде. Будто ничего и не менялось. Стены покрашены в светло-голубой, большой белый стол посреди гостиной, удобное кресло под задницей. Огромный панорамный телевизор от пола и до потолка показывает слайд-шоу из красот Земли, а разрешение его настолько высокое, что аж глаза режет. Не самый дорогой, он иногда подвисал, но всё-таки хороший.

      Неплохо мы жили, вполне себе средний класс. Но теперь это всё фальшиво.

      – Вадим, как твоя учёба? – спрашивает мама и начинает с аппетитом жевать котлету.

      Мама – она красивая. Ей было тридцать восемь лет, но все ей давали от силы лет тридцать. Густые кудрявые чёрные волосы, большие карие глаза, кожа такая, будто у неё медный загар – не от югов или солярия, просто она по жизни смугловатая. Как-то мама сказала, что у неё есть индийские корни. Вот только папа белый как аристократ из былых времён, так что я оказался где-то посерединке, и цвет кожи у меня абсолютно обычный.

      Отец же как всегда при параде. Сидит в рубашке и брюках, с вечно идеальной осанкой. Он по жизни серьёзный мужик. Хотя в последнее время мне всё сложнее назвать его серьёзным.

      – Да я же не учусь, мам.

      – Это почему ещё? – мама удивлённо надувает щёки.

      – Так школу я закончил, а в универ не смог пойти из-за… из-за…

      Папа напрягается. До этого момента он поедал маму взглядом, будто они вместе всего месяц. Сейчас он перевёл на меня взгляд и помрачнел, скинул маску, стал самим собой.

      – Из-за антропоцида, – всё-таки договариваю я.

      – Так, всё, с меня хватит, – говорит папа. – Напридумывал глупостей. Нет такого слова.

      – Есть такое слово.

      – Учёные используют другой термин.

      – А мне нравится этот. Эти твои хвалёные учёные уже давно признали, что мы жили в эпоху антропоцена, пап. Геноцид, который закончил эпоху антропоцена, называть антропоцидом я считаю более чем уместным.

      – Вадя, опять ты про науку заладил. Ты…

      – Да ты сам об учёных заговорил, – я перебиваю отца и закатываю глаза. Нет, серьёзно, ну уже совсем раздражает.

      – Обеденный стол – не место для таких разговоров! – папа вскакивает из-за стола и кричит. – Ты расстроишь маму!

      Я не сдерживаюсь и тоже вскакиваю.

      – Папа, мамы нет!

      Отец что-то хочет сказать, но лишь опускает взгляд. И как этот некогда непробиваемый мужик смог настолько переломиться, что стал вот таким? Жаль его, очень жаль. Психотерапевтов он менял как перчатки, но всё без толку. А после антропоцида всё стало ещё хуже.

      – Она мертва уже больше года, пап. И то, что ты сидишь и делаешь вид, что всё нормально, ничего не изменит. Я создавал её не для этого, – указываю рукой на «маму».

      – Она единственное, что у меня от неё осталось, – отец смотрит мне в глаза, его взгляд становится ледяным.

      Я выдернул его из иллюзии, и он снова стал собой.

      – Я думал, что единственное, что у тебя осталось от мамы – это я.

      – Да, Вадим. Ты, – безэмоционально отвечает отец. – Я, пожалуй, пойду.

      Папа растворяется в воздухе. «Мама» жуёт котлету как ни в чём не бывало. Я стою у стола как дурак. Два стула, упавшие в моменты наших вскакиваний, лежат на полу. Вряд ли они упали бы в реальности, но физика метавселенной Homeland местами имеет свои особенности.

      – Прости, мам.

      – Всё хорошо, Вадим. Так что там с учёбой?

      – Я