Когда обрушились небеса. Владимир Леонидович Шорохов

в шестом шлюзе собралось много: торговцы, как-никак, приезжали нечасто. Они везли с собой провода, стекло, игрушки, деревянную мебель, банки и старые газеты. Иначе говоря – всё то, что им удавалось найти или купить у падальщиков, рыскавших по древним городам.

      – Пропустите, пропустите! – протискивался Алево сквозь толпу любопытных.

      Он подошёл к длинному прилавку, на котором лежало настоящее сокровище.

      – О-о-о! – восхищённо протянул мальчик, увидев старый бинокль. – Сколько?

      – У тебя всё равно столько нет, – ответил горбатый мужчина, покрытый морщинами.

      – Я беру!

      – Отвали, – фыркнул он и оттолкнул Алево.

      – Так ты продаёшь или только показываешь? Если продаешь, и он исправный, то я возьму. Дай, я проверю! – требовательно произнёс мальчик и протянул руку.

      – Да ты хоть знаешь, что это? – к нему подошёл другой мужчина, чьё лицо от жары было всё в трещинах.

      – Знаю. Через него рассматривают что-либо вдалеке. И он мне нужен.

      – Да ты, я погляжу, рождённый ГеМоЧе.

      – Не ГеМоЧе, а ГеМоЧеВыТе. Вот, – вытянув руку, мальчик показал рисунок на своём запястье.

      Сколько себя помнил Алево, этот узор был на нём ещё с самого детства. Точно такое же родимое пятно имелось и у Ментора. А вот у Зэклы оно почти растворилось в черноте её кожи, – и лишь только чешуйчатость последней свидетельствовала об особом происхождении.

      Алево был избранным – не то что гладкокожие люди. «Ты особенный, – сказал ему ещё в детстве Юклил, занимавшийся его воспитанием. – Ты рождён от матери матерей. Гордись этим».

      И Алево гордился своим происхождением. Он знал, что он – особенный, что пустыня для него – как дом родной; впрочем, он хорошо себя чувствовал и в городе, и на холоде, и под неистовым ливнем.

      – На, держи, – горбатый мужчина взял с прилавка бинокль и протянул его мальчику. – Таких приборов уже не найти.

      – Слова – это одно, – отозвался Алево. – Говорить мы много что можем. Посмотрим на деле, на что он годится. Если через него ничего не видно, или есть расфокусировка, или трещина в линзе, я его не возьму.

      – Да ты, я посмотрю, неглупая особь, – с недовольством в голосе отозвался горбатый, снимая с бинокля защитный чехол.

      – Можно Вас? – к горбатому мужчине подошла высокая Дайона. Она гордилась бледностью своей кожи. Была ли она хотя бы однажды на поверхности, точно сказать никто не мог. – Если Вы ещё раз произнесёте слово «особь» или как-нибудь иначе обидите этого мальчика, Вас тут же вышвырнут в пустыню.

      – Но ведь он же и так ос…

      – Мы чтим наши традиции. И у нас все равны. Абсолютно все, – подчеркнула она и, повернувшись к мальчику, спросила:

      – Ну что, работает?

      – Да, но… Там, кажется, что-то брякает, – и Алево потряс бинокль. – Хотя, думаю, это не страшно. Я его прочищу, и он будет как новенький. Можно?

      – Для разведки?

      – Да. Камера на Элиасе не очень. Если и приближает, то там такие пиксели прут, что ничего не понять.

      – Бери.