Стремление. Александр Энгельгардт

/p>

      Вдруг треск прекратился, и наступила полная тишина. Я попытался нащупать хоть что-нибудь, но не мог этого сделать и не понимал почему. С каждой секундой моё терпение вскипало от злости, а нервозность сводила с ума.

      Сознанием я метался из крайности в крайность, надеясь найти конец своим страданиям. Время ощущалось совсем не как раньше. Мне было не страшно, я утратил инстинктивную природу и стал замечать, как движутся мои мысли. Будто звёзды, летящие в ночном небе. Воображение перестало показывать картинки, передо мной была лишь тьма, в которой, кажется, не было ничего, кроме меня. Но даже я не знал, кто я такой. Вдали показался яркий луч, озаривший мой путь. В тот же миг я узрел всё.

      Материнская Любовь

      Мои ноги болтались над школьным полом, в котором я видел своё искажённое отражение. Из кабинета напротив доносились то приглушённые, то слегка громкие возгласы моей мамы. Сердечко в груди стучалось, но я не боялся расправы, которая следовала за мной по пятам.

      – Алекс, бросай! – прокричал мальчишка с бейсбольного поля.

      Я стоял с цветочным горшком в руках и не знал, что мне делать. Ещё один парень рядом со мной улыбался и держал меня за плечо. Сцена была ужасающе медлительной, но я всё-таки высунул руки в окно и отпустил.

      Горшок рухнул и разбился на куски. Бедное растение. Нутро сразу же заворошилось где-то внизу живота. Я услышал стук каблуков, за которым последовал пронзительный звонок.

      Мама вышла из кабинета. Её каблуки стучали не так грозно, как у моей учительницы по физике, но этого было достаточно, чтобы не задавать глупых вопросов по дороге домой. Я молча последовал за ней.

      Солнце грело, но не согревало. Ветер завивал оранжевый листопад. Мы вместе хлопнули дверью машины и заскрипели кожаной обивкой. Джип принадлежал папе, но маме нравилось его водить.

      – Что с тобой происходит? – спросила она, не ожидая, что я отвечу.

      Она взглянула на меня через зеркало. Я трогал обивку и поглядывал на дорогу, стараясь не выдавать своих чувств. Пожалуй, это был единственный раз за день, когда она посмотрела на меня после встречи с директором.

      – Ты сегодня утром почти ничего не съел. Одним сэндвичем сыт не будешь, – сказала она. – Завтрак самый важный приём пищи, родной.

      Моя мама всю жизнь сидела на разных диетах и причитала об этом всем, кому могла. Я не был исключением, хотя по большей части помалкивал.

      С того визита в школу она предположила, что со мной что-то не так.

      – Помнишь нашу знакомую тётю Мейси? – вновь заговорила она.

      Я ничего не ответил.

      – Её сын постарше тебя, – перед следующим предложением, она заведомо выдержала паузу. – Его с семи лет наблюдал психолог. Бедный мальчик.

      Таблетками от депрессии сыт не будешь, подумал я.

      – Он долго не мог приспособиться, да и учёба также давалась трудно, как и тебе, а теперь он наверстал пропущенный год и много читает.

      Мама условно диагностировала мне дислексию, а я в привычной манере ничего не ответил.

      Наутро осеннее солнце умывало всех своей ослепительной красотой. За окном творилось что-то волшебное. Я проснулся без труда и сразу же пошёл чистить зубы. До обеда меня не покидало ощущение, что я не спал вовсе, а просто путешествовал во времени и пространстве. Каждый из таких дней, которые пытаются с первых минут сказать тебе что-то важное, держит тебя в неведении, чтобы ты познал истину в нежный момент.

      Я держал сэндвич над тарелкой, когда мама подошла ко мне. Она глядела на меня любвеобильными глазами. Мне не верилось, но так оно и было.

      – Сегодня ты в школу не пойдёшь, – её голос был ровным и уверенным.

      Какое же счастье услышать эти слова от родной матери. Даже пресловутое «два последних урока отменены» от нашего учителя не были такими сладкими.

      – Мы с тобой прокатимся по городу.

      Это пахло чем-то недобрым, но мне было всё равно, если не придётся идти в школу.

      Через несколько полупустых улочек, мы очутились около уютного дома. Я никогда не был в этом квартале, поэтому мне было не по себе. Смешанные чувства не успокоила даже мама, погладившая меня по плечу. Не успели мы ступить на порог, как тёмная узорчатая дверь открылась. Следом вышла женщина и улыбнулась нам. Я не знал, смотрела она на меня или на маму, но мне тоже захотелось улыбнуться. Чем-то её вид располагал, пока я не понял, кем она была.

      – Садись, Алекс, не бойся, – обратилась женщина, когда мы вошли в скромный кабинет, оставив маму в коридоре наедине с журналами.

      Я уселся в бежевое креслице напротив тёти доктора, имя которой забылось уже через минуту после знакомства.

      – Тебе комфортно? – спросила она.

      Мои руки легли на подлокотники, вызвав в памяти сцену из фильма, название которого я тоже к тому моменту забыл. Моё воображение выражало беспокойную картину поимки главного героя прислужницей злодея. Руки вот-вот будут скованы железными кандалами, и свершится пытка, цель которой выяснить