Россия и современный мир №3/2012. Юрий Игрицкий

началу 80-х годов в советском обществе сформировался запрос на реформы. Здесь не место обсуждать, каковы были альтернативы и как они могли быть использованы. Признание Ю.В. Андропова, что мы не знаем общества, в котором живем, могло указывать, что подготовка к серьезному реформированию была возможна и даже началась. Фактические сдвиги наметились после того, как в марте 1985 г. Генеральным секретарем КПСС стал Михаил Горбачёв. Вновь как и во времена Великих реформ в публичный дискурс были внесены понятия перестройки и гласности. Соответствующие идеи были сформулированы и обнародованы на XXVII съезде КПСС в феврале 1986 г. Распространенные в то время лозунги «Больше демократии – больше социализма», «назад к Ленину» подразумевали встраивание демократической реформы в советскую традицию. Хотя перестройка ознаменовала радикальные перемены в политическом облике страны, конституционные положения, принятые Верховным Советом в ноябре 1988 г., не ликвидировали традиционные структуры. Предполагалось, что граждане должны были прямым голосованием избирать народных депутатов, из которых бы состоял Совет народных депутатов и который в свою очередь избирал бы двухпалатный Верховный Совет. Одна треть депутатов избиралась не по территориальному признаку, а от общественных организаций, включая КПСС, комсомол и профсоюзы. После неспокойной кампании в марте 1989 г. прошли первые соревновательные выборы, в которых потерпели поражение более трех десятков высших партийных чиновников. Вероятно, эти выборы были наиболее успешными с точки зрения соревновательности за последние 20 с лишним лет.

      После распада СССР (это проблема, требующая отдельного анализа) Б.Н. Ельцин и его сподвижники заявили о радикальном разрыве с прошлым, однако новая властная структура оказалась довольно традиционной. Демократическая Конституция 1993 г. во многом воспроизвела конфигурацию власти, намеченную в самодержавной конституции 1906 г. Вместе с тем в стране ширилось понимание неэффективности и низкого качества новопровозглашенной демократии. Объяснения этому, однако, давались разные. Нельзя было отрицать наличие большого разрыва между ожидаемым и действительным. Некоторые связывали существующие проблемы с утратой независимой и консолидированной властной основы режима, другие – с неспособностью режима соответствовать нормативным идеалам и лучшим международным практикам. Первая точка зрения казалась лучше соответствующей действительности и более созвучной отечественной традиции, тогда как вторая была абсолютно непрактичной, умозрительной и чужеродной. Первая позиция постепенно возобладала как в умах власти, так и населения в целом. Второй же придерживались догматичные демократы и ревностные критики ельцинского, а затем и путинского режимов. Несмотря на все достижения конца 80-х и начала 90-х годов, как их сторонники, так и их противники отмечали существенные недостатки ущербной демократии4 – этот термин использовал даже убежденный приверженец демократизации

4

. Это выражение я встретил в американских средствах массовой информации во время стажировки в Питтсбургском университете осенью 1995 г. По-английски замечательная формула Гайдара звучала: «We have crippled democracy, but it is a democracy at the end of the day», т.е. – у нас ущербная демократия, но это демократия в конце концов. Русской версии данной формулы мне найти не удалось.