Космонавт из Богемии. Ярослав Калфарж

Мама тут же ответила бы, что не нужно вбивать мне в голову все эти глупости, к тому же он ведь не вегетарианец?

      В чане розовое тело Лауды лишается короткой жесткой щетины. Потом свинью вешают за ноги на крючок и разрезают брюхо от горла до паха. Сдирают с нее шкуру, вырезают грудинку и варят голову. Отец смотрит на часы и входит в дом. Я гляжу через окно, как мама наблюдает за ним – он говорит по телефону. Нет, не говорит. Слушает. А потом вешает трубку.

      В Праге пять тысяч демонстрантов наводняют улицы. Их путь усеян кирпичами и сломанными полицейскими щитами. Звон колоколов заглушает новости по радио. Время слов пришло и ушло, теперь они существуют только в виде шума. Гула освобождения. Настало время для установления нового порядка. Советская оккупация страны и марионеточное правительство, которое поддерживала Москва, – все в одночасье рухнуло, народ воззвал к свободе по западному образцу. А партийные лидеры проклинают неблагодарных паразитов и говнюков. Мол, пусть теперь империалисты затащат их прямиком в ад.

      Мы варим язык Лауды. Я отрезаю кусочек ножом и подношу ко рту – горячий, жирный и восхитительный. Дедушка чистит кишки уксусом и водой. В этом году мне оказали честь, доверив мясорубку, – я заталкиваю порезанный подбородок, печень, легкие, грудинку и хлеб в воронку механизма, кручу ручку и проталкиваю. Дедушка подхватывает фарш и набивает им чистые кишки. Он единственный из всей деревни до сих пор делает ливерную колбасу вручную, а не с помощью машины. Соседи терпеливо ждут окончания процесса.

      Как только дедушка разделяет колбасу на секции, от которых еще идет пар, гости начинают расходиться – раньше обычного, и половина из них даже не успела надраться. Все спешат к телевизорам и радио, узнать о событиях в Праге. Шима клянчит объедки, и я разрешаю ему слизать жир с моего пальца. Мама и бабушка убирают мясо в пакет и замораживают его, а отец так и сидит на диване, глядя в окно, и курит. Я вхожу в дом, чтобы насладиться острым ароматом гуляша.

      – Еще рано судить, – говорит мама.

      – Столько людей, Маркета. Партия хотела выставить милицию, чтобы их разогнать, но Москва запретила. Ты понимаешь, что это значит? Значит, мы сдадимся без борьбы. Советская армия больше нас не поддержит. С нами покончено. Лучше остаться в деревне, подальше от толпы.

      Я снова выхожу к дедушке, который ставит в центре двора тачку. В ней он возит сухие поленья для костра. Земля под нашими ногами раскисла от крови. Мы нарезаем хлеб и жарим его для ужина на закате.

      – Почему папа ни о чем мне не рассказывает? – спрашиваю я.

      – В последний раз я видел такое выражение у него на лице, когда его в детстве укусила собака.

      – И что теперь будет?

      – Не говори отцу, Якуб, но все не так уж плохо.

      – Значит, партия проиграет?

      – Партии пора уйти. Настало время для перемен.

      – Но ведь тогда мы превратимся в империалистов!

      – Вроде того, – смеется он.

      Над