После мюзикла. Пётр Межурицкий

классово юань,

      и с лишним трёх веков кора, —

      прощай, империя Петра,

      страна штыка и пули-дуры,

      заслуженной радистки Кэт,

      рабочих и номенклатуры,

      как о тебе сказал поэт

      в эпоху старины глубокой,

      который век назад тому,

      что не могло не выйти боком

      не будем спрашивать – кому.

      «Жвачку смерти дожую…»

      Жвачку смерти дожую,

      гладя против шерсти я, —

      за окошком дежавю —

      вот и все известия.

      Правит бал всё та же знать,

      плебс всё так же прост, поди —

      из торговцев Храм изгнать

      невозможно, Господи.

      После присутствия

      Лжепалестина и Лженовороссия,

      что-то запутался в этом вопросе я,

      что-то сомненья гнетут, —

      знай себе скалятся мордами псиными

      здесь и сейчас под родными осинами,

      словно бы весь я не тут.

      Словно бы где-то на улице Алленби

      или, допустим, на крейсера палубе,

      или в гвардейском строю

      на выпускном, предположим, экзамене

      под чужеземным развёрнутым знаменем

      мне хорошо, как в раю.

      Словно бы с энтузиазмом профессора

      в данном забеге на летопись Нестора

      ставлю на зависть врагу,

      хоть и доказано выше, что вроде бы

      весь я не тут, да и наши не в городе,

      с чем их поздравить могу.

      «У Бога вечно катастрофы…»

      У Бога вечно катастрофы—

      где не цунами, там торнадо—

      я посвящаю эти строфы

      всему тому, чему не надо,

      а мне бы там, где вечер томен,

      хранить бы голову в панаме,

      не понимая, а на что мне

      жизнь без торнадо и цунами,

      с ленцой заказывать бы кофе,

      зазря теряя время всуе,

      и напевать соседке Софе

      о том, как жаль, что спит Везувий, —

      как это было б охрененно

      среди платанов и акаций,

      а то у нас опять сирена,

      опять в убежище спускаться.

      «Как русский и еврей…»

      Как русский и еврей,

      боюсь я сентябрей,

      когда цена мне – грош,

      да и октябрь хорош.

      Единство мира

      1.

      О Волга, колыбель Некрасова,

      любил ли кто тебя так классово

      и в то же время столь неистово? —

      об этом я спрошу у пристава,

      в чём ничего нет непотребного, —

      и не простого, а судебного.

      2.

      Гей, родимая сторонка,

      парк культуры, оборонка,

      дачка, удочка, гамак,

      синагога и продмаг,

      пионеры, аксакалы,

      пот кровавый, даль и близь,

      но просрали идеалы,

      в олигархи подались.

      3.

      С чистенького листа

      впишется в послесловие

      паки и паки стан,

      не говори: «Московия».

      4.

      Русский мир, как мир арабский,

      разумеется, не рабский

      и отнюдь не агрессивный,

      но сугубо прогрессивный

      на подъеме и на спуске, —

      и арабский мир, как русский,

      потому что лучше краж,

      например, Арабский марш…

      Те же скрепы и ключи,

      хоть арабский не учи.

      5.

      За державу не обидно,

      каждый ею сыт от пуза, —

      на коляске инвалидной

      герб Советского Союза,

      за коляскою колонны

      держат шаг, полны отваги,

      примадонны бьют поклоны,

      беззаветно служат маги,

      экзекуцией стрелецкой

      утро красит быт над бездной, —

      хорошо в Стране Советской,

      лучше только в Поднебесной.

      6.

      Коль славен Господь в Палестине,

      а где ещё славен Господь,

      то дело совсем