Небо № 7. Мария Свешникова

называю Другом из Бронкса, ибо все бурное детство мы разукрашивали соседские гаражи нелепым подобием граффити, ненавидит таких людей и моментально вешает на них ярлык торгаша.

      – Знаешь, как это называется у нас, простых людей? Барыга.

      Не знаю почему, но язык требовал нахамить.

      – В смысле?

      – Ну, человек, который говорит, что он торгует, не любит свою профессию. Ты мог бы сказать: «Я занимаюсь холодильниками», убрав слово «торгую». Я бы подумала, что ты любишь холодильники…

      – То есть тебе проще было б, если б я холодильники любил? – Он едва сдерживался, чтобы не исторгнуть гомерический смешок.

      – Мне кажется, важно любить или хотя бы быть увлеченным тем, что ты продаешь. – Я вспомнила, сколько благородной радости вырывалось из отца, когда ему удавалось продать написанную им пьесу.

      – Ты, надо заметить, даже сказав, что торгуешь собой, себя не любишь.

      – Это почему?

      – Люби ты себя, ты бы ни за что на свете не села в первую попавшуюся машину. А я люблю деньги. Точнее, я люблю то, что деньги мне позволяют делать. Так что мне без разницы, что продавать… Я хотя бы честен в том, что я делаю. Подумай над этим на досуге, – перешел он к нравоучениям.

      – Останови, пожалуйста, у ближайшего метро.

      – Давай я тебя до дома довезу – зачем тебе в восемь утра в давке толкаться?

      – Нет.

      – А если я тебя не выпущу из машины?

      – Значит, я придумаю адрес, зайду в первый попавшийся подъезд и буду жить на чердаке. – Мое решение ретироваться оказалось непоколебимым.

      Он остановил около «Алексеевской». Очень хотелось есть. Открывались палатки с хот-догами, из которых доносился химически сладкий аромат фастфуда. Есть хотелось сильнее, чем следовать канонам аристократических правил. Тут я поняла, что у меня нет с собой денег не то что на хот-дог, даже на проезд. Позвонить матери с телефона Макса – значит пустить человека под расстрел. Она хоть и просветленная, но с разрешением на оружие и пневматикой в ящике прикроватной тумбы.

      Я провалилась в мысли, застыла и держалась за ручку двери, не решаясь выйти.

      – Когда ты успел надушиться? – спросила я Макса. От него пахло чем-то новым. Не тем, чем вчера. Значит, будет не так больно.

      – У меня всегда есть флакон в бардачке.

      – Можно?

      Не дождавшись ответа, я открыла бардачок и достала пузырек. Брызнула на себя трижды. Запомнила название. Выучила назубок. Нет, будет больно. Воспоминания – это всегда больно. Как ножом, или стрелой, приправленной кураре, или даже степлером по сердцу.

      – Эй, – крикнула я, – у тебя есть пятьдесят рублей на метро?

      – Поездка стоит шестьдесят с чем-то!

      – Прости, я четыре года в Лондоне жила. Не помню.

      Он открыл пепельницу, где лежали мелкие купюры и монеты – давать на чай заправщикам.

      – Бери сколько душе угодно.

      Я отсчитала семь монеток номиналом в десять рублей и засеменила восвояси в сторону.

      Машина Макса все так же стояла возле входа