В сумерках. Книга первая. Любовь Соколова

ленной добычи здешняя залежь не выдержала, истощилась. Но посад устоял и, претерпев значительные трансформации, к середине ХХ века вырос в непритязательный областной центр индустриального типа. Слепленный из деревень и починков, тюремных зон, железнодорожных станций, скитов и барачных поселков, город Темь протянулся вдоль Тамы на десятки километров унылой промзоной.

      Здешнее небо всегда было расчерчено дымами, на деревья порой оседала едкая взвесь, причина ранних листопадов и преждевременной смертности среди населения. Темь была секретнее прочих городов, поэтому ее не обозначали на географических картах в школьных атласах, а статистика онкологических заболеваний, выявленных у жителей Теми, не публиковалась даже в специализированных изданиях. Медики объясняли малую продолжительность жизни темчан естественными причинами, прежде всего природными условиями. Климатические характеристики региона и вправду оставляли желать лучшего, но компенсирующая надбавка к зарплате искупала неудобства, связанные с долгой зимой и коротким обманчивым летом. «Зато места у нас грибные!» – хвалились здешние люди в ответ на сетования приезжих по поводу погоды. Приезжими здесь бывали рыночные торговцы с юга и направленные по распределению молодые специалисты. Южане делали хорошие деньги, а молодые специалисты быстро усваивали мировоззренческие особенности и за три года полностью сливались с фоном, если прежде не решались на побег. Принятая тут система ценностей подкупала простотой и абсурдностью.

      Помимо грибов темчане бездумно гордились самым большим в Европе (а то и в Америке!) новым кладбищем, хотя предпочитали хоронить близких на старых погостах, покупая взятками разрешения на погребение в семейных оградках. На новом кладбище ни церкви, ни часовенки. Впрочем, в советское время темчане мало интересовались Богом. Религию заменяли им уверенность в завтрашнем дне и твердое знание, что живут они других не хуже, а ровно как все, если не брать в расчет москвичей и ленинградцев. Ленинград заслужил хорошее снабжение, пережив блокаду, а Москва – столица, там надо марку держать перед зарубежными гостями. Если в Москве будет как в Теми, что подумают о советской жизни иностранцы? Что расскажут? Ничего хорошего!

      Каким бы заурядным ни казался город Темь, река Тама искупала изъяны и перекрывала с избытком все его недостаточности. Благодаря Таме горожанам было на что посмотреть со своего высокого берега. Летом – на теплоходы и баржи. Зимой – на ледяные торосы по заберегам и огромные промоины над речными быстринами.

      На рубеже тысячелетий зимы на Таме вдруг стали мягкими. Лед истончился и вовсе перестал перекрывать реку, ограничиваясь широкими заберегами. Никто не заметил толком, как прекратил работу Темский речной порт, закрылось пароходство, и однажды весной на Таме вовсе не открылась навигация. Один за другим стали умирать заводы. На месте цехов разворачивались гипермасштабные торговые площади, логистические структуры и бизнес-центры. Город перерождался.

      В советское время обитателей Теми, поглощенных заботами о ежедневном пропитании, о личных привязанностях и обустройстве быта, мало тревожили мысли о прошлом и будущем. Прошлое было преодолено, а будущее определено. Когда начались перемены, думать стало некогда: едва успевали крутиться.

      А потом пришло время желанной стабильности, и, оглядевшись, каждый пытался понять: где я, с кем я, куда? Теперь будущее тревожило до испуга, а прошлое стало по меньшей мере спорным. Переход Теми из одного состояния в другое вместил в себя события, происходившие на протяжении лет пятидесяти – скажем, с 1968-го по 2018-й…

      Часть первая

      Глава первая.Пишущая машинка «для студента». Год 1968

      В самом низком месте набережной стоял, повернувшись одним фасадом к воде, другим – к троллейбусной остановке, Темский речной вокзал. Короткая северная навигация закончилась еще в сентябре, но Кирилл с Мишкой регулярно встречались на берегу. Ходили пить пиво в ресторан на речном вокзале. Ресторан, в отличие от вокзала, работал круглый год, пиво тут не переводилось, и приятели посещали заведение по крайней мере дважды в месяц – отмечать аванс и окончаловку. В этот раз они засиживаться не стали. Дело начиналось серьезное. Раньше только слова были, а теперь, наконец, дело. Спустившись из ресторана в гулкий вестибюль, безлюдный в это время года, оба, не сговариваясь, повернули на выход к реке, посмотреть на Таму. Здесь, на продуваемой сырым октябрьским ветром террасе, Кирилл рассказал Мишке анекдот – короткий, как он любил, и мрачный, как у него вечно получалось. Нам, говорит, не врали, когда впаривали, будто счастье не за горами. Ага! Мы перешли горы –счастья там нет.

      – Всё?

      – Всё.

      – Когда смеяться? – спросил Мишка. На его смуглом лице с крупным носом, большим ртом и широкими скулами не нашлось ни намека на улыбку. Он скептически растянул плотно сжатые губы, поставил короткие брови домиком и сверху вниз глянул на товарища, тонкого и бледного, как персонаж рассказа Короленко про детей подземелья.

      – Смеяться необязательно, – разрешил Кирилл и, глядя на парапет, отделявший нижнюю террасу берега от темной воды, повторил: – Счастья нет за горами!

      Мишка кивнул:

      – Счастье