Культурология: Дайджест №2/2012. Светлана Левит

холода58.

      Сценка под окном у Ходасевича узнаваемо «блоковская»: мальчик, конь, колодец двора, где изо дня в день все повторяется «по-старому, бывалому». Блоку выход виделся в самоубийстве, Ходасевичу – в апокалипсисе:

      Прервутся сны, что душу душат,

      Начнется все, чего хочу,

      И солнце ангелы потушат,

      Как утром – лишнюю свечу59.

      Но привыкший надменно глядеть с высоты своего чердака на мировую сумятицу Ходасевич оказывался не только ее зрителем, но и участником. В «Европейской ночи» поэт уже смотрит не в оконное стекло, а в многочисленные зеркала, расставленные для него по всему городу:

      В асфальтном зеркале сухой и мутный блеск…60

      И там, скользя в ночную гнилость, /На толще чуждого стекла/ В вагонных окнах отразилась /Поверхность моего стола61.

      Гляжу, прищуря левый глаз,/ В эмалированное небо,/ Как в опрокинувшийся таз62.

      Только есть одиночество в раме /Говорящего правду стекла63.

      Впрочем, открывалась «Европейская ночь» двумя триумфальными автопортретами Ходасевича: стихотворениями «Петербург» (1925) и «Жив Бог! Умен, а не заумен…» (1923). Трудно не заметить, что и тут первый поэт эмиграции не терял блистательной самоиронии, обезоруживая любителей выспренностей прозаическими подробностями своих триумфов:

      На печках валенки сгорали;

      Все слушали стихи мои64.

      Удивительно, что этого сарказма по отношению к себе самому не замечали многие современники, награждавшие Ходасевича репутацией гордеца. Пожалуй, наибольшую прозорливость проявил Андрей Белый, отметивший способность «скорлупчатого скорпионика» жалить не только других, но и себя. Если приглядеться, то становится очевидно, что автопортрет Ходасевича совмещал черты поэта, причисленного к лику мифологических героев и духовидцев, с ироничными самохарактеристиками и трагическими приметами «человека своего времени».

      Головокружительное умение разрезать мир по вертикали, сочетать возвышенный слог и низшие материи не оставляло запретных тем: последним в череде автопортретов Ходасевича стало его самоизображение в гробу. В стихотворении «Я» (1928) Ходасевич описал собственные похороны и попытку обывателя подражать его внешности:

      Тогда пред стеклами витрин

      Из вас, быть может, не один

      Украдкой так же сложит рот,

      И нос тихонько задерет,

      И глаз полуприщурит свой,

      Чтоб видеть, как закрыт другой65.

      Задранный нос, полуприщуренный глаз, на особый манер сложенные губы – изображение балансирует на грани автопародии. Эффект пародийности усиливается тем, что сатирическая маска надменного поэта натянута на лицо мертвеца. Румяный обыватель, с легкостью копирующий заносчивую гримасу мертвого мастера, никогда не сможет перенять примет его величия и избранности:

      Но

58

Блок А.А. Лирика. – М.: Худож. лит, 1985. – С. 152.

59

Ходасевич В.Ф. Собрание стихов. – М.: Центурион: Интерпракс, 1992. – С. 175.

60

Там же. – С. 230.

61

Там же. – С. 228.

62

Там же. – С. 223.

63

Там же. – С. 249.

64

Ходасевич В.Ф. Собрание стихов. – М.: Центурион: Интерпракс, 1992. – С. 217.

65

Ходасевич В.Ф. Собрание стихов. – М.: Центурион: Интерпракс, 1992. – С. 276.