Кузнец. Леонид Бляхер

Это легенда. Ты слушай.

      – Хорошо.

      – Так вот. Большевики разозлились и решили архитектора не просто расстрелять, а замуровали его где-то здесь в стену. Поэтому дом не могут ни закончить, ни разрушить. Это душа архитектора им не дает. Потому здесь люди пропадают. Просто входят в башню архитектора – и не выходят.

      – Веселая история, – улыбнулся я.

      – Грустная. Пойдем, я тебе покажу, где стена архитектора. Там, где он замурован.

      – А надо? Всё-таки уже темнеет. Может, в следующий раз?

      – Андрей, ты не понимаешь. Никаких следующих разов не бывает. Есть только сейчас.

      Она схватила меня за руку и потянула куда-то в сторону резервуаров. Поплутав по руинкам, ловко обходя экскременты разных эпох, наверняка имеющие историческую ценность, мы оказались в небольшой комнатушке над провалом, уходившим куда-то в темноту.

      – Пошли быстрее, – крикнула Люда, перебежала по хлипкому деревянному мостку и скрылась в дверном провале.

      Делать было нечего. Я вступил на мостик. Видимо, он не был рассчитан на мой вес, а может быть я просто особо везучий. Только доска скрипнула и переломилась. Я полетел вниз, в темноту. Обо что-то изрядно ударился. В голове вспыхнуло. За вспышкой наступили кромешная тьма и боль. Я отключился.

      Глава 2. На илимском волоке

      Время пока непонятное

      Болело плюс-минус всё. В голове стучали молотки. И так, знаете, навязчиво и больно стучали. Перед глазами колыхался туман. Где я? В больнице? Поскольку болит всё, то явно не на том свете.

      Я попытался закричать, позвать кого-нибудь. Есть же у них какие-то обезболивающие, пусть вколют скорее – терпения нет!

      Вышел какой-то невнятный хрип. Постепенно марево от глаз отступило, но яснее не стало. Я лежал на чём-то мягком, но непонятном. Явно не на постели. Запах от всего этого мягкого шел какой-то прелый и неприятный. Причем это мягкое отчетливо покачивалось, двигалось.

      Перед глазами поплыло чье-то лицо, только на Люду оно было не похоже. Сначала показался какой-то не вполне понятный старик восточной наружности, в странной одежде наизнанку, в сапогах, натянутых явно и демонстративно наоборот. Он что-то говорил, но слов было не разобрать. Да и само изображение старика как-то не выстраивалось, то и дело шло рябью, в расфокусе.

      Когда я с трудом сосредоточил взгляд, всплыла еще одна непонятная, но уже молодая физиономия какого-то мужика в наряде реконструктора. Темновато, но видно, что скулы широкие, видимо, где-то в предках татары побывали. Нос прямой. Борода такая, как сейчас модно: типа я сегодня вместо щетки. Шапка какая-то нелепая вроде матерчатого колпака, обшитого понизу мехом. Я с трудом приподнялся, оперся на локти. В глазах опять поплыло.

      – Онушко, живой! Ох, брат, думали, уже насмерть тебя хозяин помял!

      Какой еще Онушко? Онушка. А, сообразил я, уменьшительное от Онуфрий. Почему-то вспомнилось студенческое: «Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную Ольгу». При чём здесь Онуфрий? Тем более что не помню, что там дальше с ним и Ольгой